Экзотики - Евгений Салиас

Эми отнеслась спокойно. Она ждала этого.

Поблагодаривъ Рудокопова за его путешествіе въ Парижъ, она попросила его остаться на нѣсколько дней, такъ какъ ей рѣшительно не съ кѣмъ было слова сказать.

Рудокоповъ подумалъ, поколебался немного, затѣмъ согласился, но въ тотъ же вечеръ послалъ депешу въ Арвашонъ:

«Остаюсь здѣсь на недѣлю. Пріѣзжай тотчасъ».

На утро Эми объявила Рудокопову, что когда она выйдетъ гулять, то явится къ нему въ гостинницу въ гости чай пить. Отъ этого простого предложенія Рудокоповъ смутился и даже покраснѣлъ. Съ тѣхъ поръ, что Эми знала своего черезчуръ серьезнаго Адріана Николаевича, она никогда не видѣла его столь сконфуженнымъ.

— Что съ вами?! — невольно воскликнула она.

Рудокоповъ сталъ отвѣчать и путаться.

— Я не могу принять васъ, Любовь Борисовна… — выговорилъ онъ, наконецъ, какъ-то странно. И взволнованно, и будто торжественно.

— Что это значитъ? — изумилась Эми.

— Я не одинъ, Любовь Борисовна.

— Не одни? Съ другомъ? Съ знакомымъ? Что за важность. Вы объясните, кто я, и что вы меня знали ребенкомъ. Вы для меня и другъ, и дядя, и учитель, и все, что хотите…

— Это невозможно! — отозвался онъ. — Я не съ мужчиной-пріятелемъ… Это женщина, которая пріѣзжаетъ сегодня.

Эми остановила на докторѣ изумленные глаза. Она знала давно и хорошо своего лучшаго друга и знала, какое громадное значеніе имѣетъ это признаніе. Если бы онъ заявилъ ей, что онъ постригся въ монахи или отправляется въ центральную Африку, какъ изслѣдователь невѣдомыхъ странъ, то, конечно, Эми удивилась бы гораздо менѣе.

— Докторъ Рудокоповъ — и женщина?.. Да это что же? Свѣтопреставленіе! — выговорила она.

— Да, Любовь Борисовна, если не самое свѣтопреставленіе, то его начало…

— Какимъ образомъ? Когда? Кто она? Молодая? Не молодая? — закидала она доктора вопросами.

— На всѣ ваши вопросы я могу отвѣчать только, что она еще очень молода. На всѣ же остальные позвольте мнѣ не отвѣчать. Все это, приключившееся, есть просто неожиданная болѣзнь. Ну, тифъ, что-ли, инфлуэнца. Поломаетъ нѣсколько дней, ну, мѣсяцъ, и отпуститъ. Я выздоровлю, явлюсь къ вамъ, и мы вмѣстѣ посмѣемся.

— Такъ ли это, Адріанъ Николаевичъ, не лжете ли вы? Да не мнѣ, а себѣ самому?

Рудокоповъ молчалъ.

— Вотъ видите ли, стало быть, вы лжете! Зачѣмъ же вы лжете себѣ? На что это нужно?

Рудокоповъ пожалъ плечами.

— А вы не лгите, говорите себѣ правду! Вы неожиданно встрѣтили женщину и полюбили. Ну, и слава Богу!

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, Любовь Борисовна, если бы вы знали!.. Это ужасно, это безсмысленно… Нѣтъ, вѣрно вамъ говорю, это инфлуэнца. Поломаетъ и отпуститъ.

— Вы на это надѣетесь?

— Да! Крѣпко!

— И этого желаете?

Рудокоповъ помолчалъ, а потомъ развелъ руками.

— Вотъ видите ли, вы, стало быть, желаете того, чего не хотите.

Эми улыбнулась и даже весело разсмѣялась. Пожалуй, въ. первый разъ съ тѣхъ поръ, что дала слово Соколинскому. Рудокоповъ тоже разсмѣялся, но еще веселѣе, радостнѣе. Эми замѣтила оттѣнокъ этого смѣха, замѣтила отблескъ его сіяющихъ глазъ, положила руку ему на плечо и выговорила:

— Адріанъ Николаевичъ, я мало жила, но уже прожила, больше вашего. Я вижу по вашимъ глазамъ…

— Нѣтъ. Нѣтъ. Право. Я хочу выдать ее замужъ за хорошаго, честнаго человѣка. И тогда по неволѣ у меня окажется пріемышъ и чужая жена…

Эми вдругъ тихо вскрикнула:

— Избави Богъ! А если вдругъ… Нѣтъ! Не дѣлайте такъ, какъ я сдѣлала. Все было въ рукахъ — и ничего не осталось… Не упустите, чтобы потомъ вѣкъ раскаиваться.

И отъ этихъ простыхъ словъ Рудокоповъ сразу сталъ задумчивъ и почти мраченъ. Эти слова были повтореніемъ того, что онъ самъ себѣ говорилъ ежедневно.

— Вы ребенокъ или сумасшедшій, — заговорила Эми. — Вы выдадите замужъ ее, чтобы спасти себя, а вмѣсто этого — окажется вдругъ самоубійство…

И Эми стала горячо доказывать другу, что онъ въ своихъ, поступкахъ часто бывалъ младенцемъ.

Между тѣмъ, разговаривая съ Эми, Рудокоповъ куда-то собирался и все смотрѣлъ на часы. Наконецъ, онъ вдругъ ахнулъ, будто перепугавшись. Онъ не опоздалъ, но одна мысль, что онъ могъ опоздать, взволновала его до крайности. Онъ извинился предъ Эми, быстро вышелъ изъ виллы на площадь и, нанявъ, фіакръ, велѣлъ ѣхать скорѣе на вокзалъ.

— Франкъ на чай, даже два… если не опоздаемъ! — крикнулъ онъ бодро.

Кучеръ защелкалъ бичомъ направо и налѣво, и крупной рысью двинулся по маленькимъ улицамъ.

Черезъ четверть часа послѣ этого къ баньерскому вокзалу подходилъ курьерскій поѣздъ. Рудокоповъ, умѣвшій ладить съ французами всѣхъ категорій, попросилъ у начальника станціи дозволенія выйти на платформу, гдѣ были только служащіе и носильщики.

Поѣздъ подошелъ, и сразу пустынная платформа покрылась густой толпой пассажировъ.

Докторъ сталъ предъ главными дверьми, гдѣ отбирали билеты, и внимательно приглядывался въ шумному людскому потоку, который, завернувъ съ платформы, вытекалъ въ двери.

Наконецъ, онъ увидѣлъ, бросился впередъ, противъ теченія, и, несмотря на брань, сталъ продираться на встрѣчу къ дамѣ, которую несъ этотъ потокъ.

— Bien?.. — воскликнулъ онъ вопросомъ. — Здорова?

— Ah! Je pensais déjà…- вскрикнула дама, но не договорила, бросилась къ нему и, обхвативъ рукой, начала цѣловать.

Ихъ тѣснили, толкали, нѣкоторые бранились, и они, какъ-то, наконецъ, вытолкнутые потокомъ, очутились въ сторонѣ, на свободномъ пространствѣ.

— Отчего ты не пріѣхала, утромъ?

— Нельзя было, потому что портниха опоздала съ платьемъ. Я говорила, не надо заказывать. Если бы не это, on serait déjà douze heures ensemble. — И она нѣжно поглядѣла въ лицо Рудокопова.

Дама была маленькаго роста, но стройная и особенно элегантна… Дорожное толковое платье, клѣтчатое Damier черное съ бѣлымъ, но со свѣтло-сѣрой отдѣлкой изъ кружевъ и лентъ, сѣрый фетръ на головѣ, съ заломленнымъ краемъ надъ вискомъ, гдѣ торчалъ и дрожалъ въ воздухѣ розоватый и пушистый «esprit», пыльнаго цвѣта мантилья, свалившаяся теперь съ одного плеча отъ ея движенія, все, казалось, гармонировало съ ея свѣтло-бѣлокурыми волосами, большими сѣрыми глазами и съ бѣло-розовымъ цвѣтомъ лица. Вся маленькая фигурка ея, отливавшая матовымъ блескомъ въ лучахъ заходящаго солнца, смахивала на фарфоровую куколку.

И, вѣроятно, фигурка эта была особенно мила и изящна, потому что мужчины изъ мимо двигающагося потока глядѣли и оборачивались на нее, прислушивались къ ея щебетанію.

— Gentillette! — сказалъ одинъ высокій господинъ, головой выше толпы, обращаясь къ спутнику.

— Oui. Une miss-anglaise… Ça se voit…

Дама дѣйствительно походила на миніатюрную англичанку, того исключительнаго рода, полу-нормандскаго, который судьба избавила отъ остраго овала лица и развитыхъ скулъ съ длинными зубами. Разумѣется, эта дама была Клэретта.

Рудокоповъ подалъ ей руку и спросилъ по-русски:

— Устала?

— Нэтъ!.. Нитшево! Нэмношеки! — отозвалась она, улыбаясь и снова нѣжно заглядывая ему въ глаза.

— Но все-таки… «нэмношеки», — повторилъ онъ радостно.

Они вышли въ двери и чрезъ большую залу направились въ багажное отдѣленіе.

Дама вдругъ прижалась къ нему крѣпче и прильнула какъ бы въ испугѣ и волненіи.

— Что ты?..

— Ce monsieur… А droite! — шепнула она.

Рудокоповъ поглядѣлъ направо и увидѣлъ герцога Оканья.

— Дьяволъ! Нужно ему было здѣсь очутиться! — злобно сказалъ онъ.

Оканья разговаривалъ съ ливрейнымъ лакеемъ и сердито объяснялъ ему что-то… Рудокоповъ хотѣлъ избѣжать встрѣчи, но испанецъ уже завидѣлъ его и поклонился.

Затѣмъ онъ приблизился и объявилъ:

— У меня багажъ запоздалъ изъ гостинницы… Представьте…

Рудокоповъ сухо отвѣтилъ:- Ah, vraiment! — и тотчасъ, повернувъ влѣво, отошелъ. Онъ сталъ пасмуренъ.

Дама, не перестававшая заглядывать ему въ лицо каждую минуту, замѣтила это тотчасъ.

— Тебѣ это было непріятно, — сказала она по-французски. — Но онъ меня не узналъ.

— Неизвѣстно еще! — отвѣтилъ докторъ.

— Вѣрно тебѣ говорю, не узналъ. Какъ же ты хочешь — когда, помнишь, три мѣсяца тому назадъ, когда впервые ты меня одѣлъ, tu m'as toiletée… даже мама не узнала. Помнишь, я тебѣ разсказывала, что она меня встрѣтила у себя говоря: «Que désire madame»?..

Они вышли и, взявъ фіакръ, двинулись въ гостинницу.

— А вѣдь чего добраго, онъ и въ самомъ дѣлѣ тебя не узналъ! — вдругъ сказалъ Рудокоповъ, невольно думая все о томъ же.

— Je te le jure! — воскликнула она и, подпрыгнувъ, схватила его за шею и поцѣловала.

— Voyons! На насъ смотрятъ! — сказалъ онъ счастливымъ голосомъ.

И дѣйствительно, двое прохожихъ видѣли это. Но ни одинъ и бровью не повелъ. Французъ все видѣлъ на своемъ вѣку. И теперь на все, что видитъ, отвѣчаетъ: