Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский

Это, конечно, неправильно, но мне стало легче оттого, что теперь ненависть монаха направлена на кого-то другого. Но он всё же справился с яростью и спорить не стал.

— Чтобы этот отступник не сбежал, я оставлю своего брата наблюдать за домом.

— Ну и я от себя попрошу Матвея Ивановича присмотреть тут за всем, — с явно читающейся в голосе усмешкой сказал дружинник. — Надеюсь, Степан Романович не заставит его торчать до утра снаружи?

Сначала меня удивило то, что он знает, как меня зовут, а затем вспомнил, как дружинник мельком просматривал разложенные на столе документы. Судя по всему, и со зрением, и с памятью у него всё в порядке, что совсем не удивительного. Он точно не рядовой дружинник, а может, и вообще из ближников князя. Знаю ведь, что есть отличительные знаки, но так и не удосужился их изучить. Этот недочёт, как и многие другие, нужно срочно исправлять.

Уже не чувствуя на плече давления тяжёлой монашеской руки, я встал и повернулся к моему защитнику.

— Агнесса Георгиевна готовит на завтрак прекрасные оладьи. Думаю, Матвею Ивановичу они понравятся. А вот насчёт монаха не уверен. Им ведь полагается умерщвлять плоть и всё такое. — Сказав это, я по какому-то наитию приложил правую руку к левой груди и сделал лёгкий поклон дружиннику.

Он ответил благосклонным кивком. Затем всё вокруг снова стремительно завертелось, но минут через десять в доме воцарилась звенящая тишина. Дима находился в спальне своей матушки, а городовой скромно присел на стул в библиотечном зале. От бесноватого осталось лишь пятно на ковре. Тело забрали бесогоны. Я пару минут простоял в коридоре, не веря, что удалось отбиться даже без помощи отца Никодима, который так и не явился по моему зову. Впрочем, жаловаться грех — священник и без того сделал для меня больше, чем кто бы то ни было во всём мире, за исключением моей новой семьи.

Словно не желая больше терпеть эту гнетущую тишину, я постучался в спальню тёти Агнес и успокоил своих близких тем, что угроза миновала, а также попросил хозяйку приготовить нам что-нибудь, дабы задобрить городового. Как я и подозревал, необходимость кормёжки голодных из-за нервотрёпки мужчин тут же вымела из головы женщины все тревоги, заставив с энтузиазмом взяться за дело. Стражник со всем почтением был приглашён в столовую, и, пока готовился ранний завтрак, мы с Димой развлекали усача почти светской беседой.

То, что сердобольная хозяйка вынесла дежурившему снаружи монаху большой бутерброд и кружку чая, меня слегка покоробило, но я тут же одёрнул себя. Гнев и злоба — это как раз то, что ведёт на тёмную дорожку. Предупреждения отца Никодима и благочинного всё ещё свежи в моей памяти. Да и самому не хотелось пускать тьму в свою душу, так что будем опираться на всепрощение и понимание.

Это же касалось и неприятных мыслей по поводу бездействия отца Никодима, как оказалось, совершенно незаслуженных. Священник явился в наш дом сразу после полудня. Он сообщил и монаху, и городовому, что в присмотре за домом более нет никакой необходимости. Если бесогон тут же исчез, то на лице стражника отразилось разочарование, но пробыло там недолго, потому что тётя Агнес властно заявила, что отпустит его только после обеда. Так что обсуждение наших дел пришлось немного отложить. И только когда довольный жизнью стражник отбыл восвояси, отец Никодим сообщил о том, чем занимался первую половину дня.

— Ваш вопрос решали на самом верху. Правда, князь особо не вникал. Наговорил брату Аркадию много нехороших слов и попрекнул благочинного тем, что церковь совсем распустила своих псов. У братьев скорби не было ничего весомого против тебя, так что им приказано отступиться. Но есть в том, что случилось ночью, и положительная сторона, — позволил себе усталую улыбку священник. — Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Весть о бесчинствах бандитов в самом центре города взбесила князя, и он намылил холку дьяку городового приказа и исправнику, так что они тряхнули кого надо и быстро вышли на Калашникова. Правда, сейчас у него проблемы похуже обвинений в связи с бандитами. Раньше городовых у купца оказались братья скорби. Пытаются узнать, как он сумел натравить на вас бесноватого. Могут узнать и о проклятой книге, так что я подстраховался и всё рассказал благочинному. Он своей волей одобрил ритуал очищения огнём и проведение освящения дома мной, а не местным священником. В общем, теперь Калашникова можно не бояться, а с братьями скорби поможет благочинный.

Тётушка Агнес тут же бросилась благодарить батюшку, но тот пресёк её порыв и строго сказал:

— Теперь мне нужно побеседовать со Степаном. Позволите воспользоваться вашим кабинетом?

— Конечно, батюшка! Весь дом в вашем полном распоряжении.

Тот злополучный стул всё ещё находился посреди кабинета, так что я тут же передвинул его к рабочему столу. Место покойного хозяина никто из нас занять не решился, поэтому оба расположились на гостевых стульях. Некоторое время батюшка молчал, явно собираясь с мыслями, а затем горестно вздохнул и посмотрел на меня.

— Я долго отказывался видеть ниспосланные мне знаки, не желая тебе такой участи, но сопротивляться воли Его бессмысленно. Об одном уповаю, чтобы всё это не оказалось кознями нечистого. Ты слишком часто сталкиваешься с бесноватыми, чтобы это было случайностью. Дабы не запутать тебя, начну с самого начала. Родился я в Новгороде, в семье рабочего и прачки. Родители умерли рано, и уже в пять лет я оказался на улице. То были тёмные годы испытаний, и не все соблазны мне удалось отринуть. Я был чем-то похож на известного тебе Андрюшу Зайца. Потому и взял его под присмотр, как когда-то за мной присматривал священник из нашего района. Но я не поступлю с мальцом так, как поступил он. Не хочу для него своей судьбы. Отец Сергий, почуяв во мне необычайную силу духа, отправил меня в монастырь братьев скорби, где я и обучался делу защиты невинных от бесовской напасти. Для этого дела одной силы духа недостаточно, а укрепить его может лишь вера. И чем истовее она, тем лучше. Нас закаляли, как клинок, истязая тело и выжигая все сомнения. Они довели мою веру до высшего пика истовости. Я стал одним из лучших, но не сумел сохранить чистоту помыслов, и вера моя дала трещину, ибо шагнул я в ней за грань фанатизма.

Священник на некоторое время замолчал, затем