По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

не выдержал и сбежал к папке, двое других остались, видимо, им по вкусу пришлась эта муштра отчима.

Кудрявый белозубый черноглазый Колька был шибко умен, всем помогал с уроками, задачки щелкал как орехи и никогда не зажимал несколько копеек для похода в клуб, если приезжала передвижная киноустановка. Деньги-то у него водились. Еразик Иванович все время починял зубы касплянцам.

Ну и как новоиспеченный зять священника дружил с семьей другого священника – с Исачкиными, навещая тех в праздники, приходя на семейные торжества, конечно, со своим Колькой. И мальчик сдружился с девочкой.

Это все не нравилось ни Сеньке, ни Илье Жемчужному. Они даже однажды подстерегли Кольку и начали задирать его, но тот им ответил, что ежели они хотят с ним сразиться, то пожалуйста, он, как говорится, к их услугам, хоть сейчас. Только один на один. Озадаченные Сенька и Жемчужный пошли за ним. Он привел их в ничейный вишневый садик позади дома и велел ждать. Вскоре вернулся с шахматной доской.

Сенька начал озираться и узрел в кустах крышку старого улья.

– Досками будем драться? – спросил он, отломив с треском доску и оборачиваясь к Кольке.

Жемчужный покатился со смеху. Он кое-как умел играть в шахматы, а Сенька нет. И Жемчужный принял вызов. Колька быстро и легко обыграл его. А Сеньке вдруг что-то сверкнуло из игры, шахматные фигуры как будто на миг исполнились каким-то необъяснимым смыслом. И он попросил научить его, научился и, выменяв старый штык на шахматы у Ильи, научил всех играть на хуторе, даже деда Дюргу.

Но с Колькой они так и не подружились. Изредка схлестывались за шахматами, подначивали другу друга.

– Я журналы несу, – сказал Сенька.

– Уже прочитал? – удивилась Анька.

– Перечитал.

– Снится Атлантида?

Сенька усмехнулся и ответил:

– Снится Вержавск… – Он помолчал и добавил со вздохом: – Так туда и не доплыл.

Анька рассмеялась. По ее лицу прокатывались солнечные волны. Они стояли под большой липой с клейкой зеленой листвой, трепетавшей от порывов ветра.

– Так чего вы ждете, капитаны? – спросила она с вызовом.

– Нету… – Он потер пальцами воздух. – Да и вообще… Не до этого.

Они помолчали.

– Так чего с журналами? – спросил Сенька.

Анька кивнула назад.

– Отнеси домой, там мама в огороде копается.

Сенька тревожно зыркнул на нее.

– Ань, возьми ты, ну пожалуйста.

Анька улыбалась, ее ореховые глаза сияли, на щеках играли солнечные блики.

– Эх ты, – сказала она, – пятнадцатилетний капитан. Давай уже.

Она положила журналы на багажник, но не смогла хорошенько придавить их железной пружинистой рамкой, журналы разъезжались.

– Ну вот видишь? – спросила она.

– Счас, – откликнулся Сенька, вынимая ремешок из штанов.

Он ловко привязал журналы к багажнику.

– Когда отдать? – спросила Анька.

– Ремешок? Да потом, когда вернусь.

Она быстро взглянула на него исподлобья.

– Откуда?

– Из Африки! – выпалил он.

– Из… какой еще… – проговорила она растерянно.

– Из черной, из какой же, – ответил он. – Туда же занесло Дика Сэнда?

– Ой, совсем задурил мне голову, то вы в Вержавск, то к Атлантиде, то… Ладно, пока!

И она поехала назад. Сенька глядел, как она удаляется, крутит педали, и темнеют ее грязные пятки, развевается выбившаяся прядь, трепещет юбка вокруг бедер. На повороте она оглянулась. Сенька махнул ей, нагнулся и подобрал выпавшую ветку сирени, повертел ее, отряхнул от пыли, понюхал, повернулся и пошел домой, выронив ветку.

Жюль Верн снова был тут как тут. Они наперегонки врывались в жизнь троицы, это уж так – то Жюль Верн, то Беляев. Сеньке с Ильей больше нравился все-таки Жюль Верн. Аньке – Беляев, она считала его более научным. И у них по этому поводу случались жаркие споры.

А ведь и впрямь, он как Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан, и есть, думал Сенька. И ждет его Африка – черный Донбасс.

Фофочка вечером не хотела и слушать его, все доводы отметала, как шелуху веялка, пока… пока Сенька не выложил последнюю карту, – обмолвился, что про Донбасс ему сказал отец.

Фофочка замерла, широко глядя на него в свете летучей керосиновой лампы.

– Что такое ты еще удумал-то? – проговорила она тихо.

Сенька отвечал, что ничего не удумал и не сочинил, а так оно и было, папка приснился в противогазе, он и сказал про Донбасс.

– А… с чего ты взял, что папка? – спросила потерянно Фофочка. – Как ты его узнал-то?

– По голосу.

– Ты же не слыхал… – усомнилась Фофочка.

– А узнал, – ответил убежденно Сенька.

Она помолчала, разглаживая льняную тряпицу, которой сметали крошки со стола, возвела глаза на сына.

– Так и сказал?..

Тот кивнул.

– О Господи… – выдохнула она.

Рано утром, в прозрачных сумерках по дороге на Смоленск уже шагал Сенька в пиджаке Евграфа, кепке, широких штанах и ботинках, с заплечным мешком. Накрапывал мелкий дождик, начавшийся до выхода из дома. И Фофочка сперва еще пыталась его удержать, мол, разойдется непогода, весь вымокнешь, но, видя настойчивость сына, сдалась и молвила, что оно и к лучшему, на счастье. Крепко обняла Сеньку за шею, прижалась мокрыми губами к щеке.

– Ну лан, ма!..

Он вырвался и зашагал.

А дождик беззвучными иголками искалывал пыль, беззвучно и безбольно. И Сенька уже не чуял никакой боли, а только напряжение и нарастающую радость долгого пути.

Вторая часть

25

– Соль! – закричала Аня, оборачиваясь к Илье и Арсению, когда впереди показались крыши и трубы бывшего Поречья, а ныне города Демидова.

– А я уже и забыл! – крикнул ей вдогонку Арсений.

– А я нет, – сказал Илья. – С исторической точки зрения… – начал было он, но не договорил, попав колесом в ямину, и чертыхнулся.

Они выехали на поле и остановились, переводя дыхание и разглядывая город. Солнце то светило, то заволакивалось легкой пеленой. В небе посвистывали ласточки.

– Ох, неужели мы действительно едем? – спросила Аня, оглядываясь на своих спутников.

– Я предпочел бы плыть, – заметил Илья.

Арсений усмехнулся:

– Сколько Геродота ни корми, а все подай ему древность. Желательно на ладьях?

– Да на байдарочке бы…

– Ну, это несерьезно, – сказал Арсений. – Взаправду так взаправду по пути из варяг в греки. Может, мы и имена какие-нибудь такие себе возьмем?

– Имена и эти сойдут, – сказал Илья.

– Что, язычников тоже так звали? – спросил Арсений. – Илья Прохорович? Анна Романовна?

Илья покачал отрицательно головой.

– Нет, конечно. Эти все имена еврейские и греческие пришли с христианством. А язычников наших звали… Ну, там… Владимир, Добрыня, Бажена. Правда, у Тупикова, в его «Словаре древнерусских личных собственных имен» Бажены и нет, но есть Бажен, а значит, должно быть и женское соответствие,