По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

class="p1">– Это который? – грозно вопрошал Егор.

– Ну шкраб Изуметнов.

– Кто тебе сказал?

– Да Лизка Заманиха вас видела. То бишь… Пантелеймона, как он вел к Савинкиным.

– Хэ! Вота у него и спрашивай.

– Ну Егор Саныч, ну за ради бога… ну пожалей нас, мы же целый день как в омуте мечемся тыды-сюды, воздуху нету.

– Ладно, – сжалился Егор. – Тута ваш шкраб. Токо он и не шкраб ведь. А как той Роман-расстрига. Бывшай.

– Ну да, ну он… – бормотала Фофочка со слезой в голосе. – Он самый и есть.

– И чиво?

– А как бы нам свидеться? – спросила она с жалкой улыбкой.

– С кем? Зачем?

– Да с Евграфом. Вот, передать корзиночку. Тута картошки, огурчики, самосадику чуток…

– Не положено.

– Да поисть… покушать же. Вы ж, поди, не кормили.

– А и нечего!.. С подведенным брюхом оне сговорчивей. А то будут один только роздых получать. Домзак, а не салаторий.

– Но он же целый день не кушавши, Егор Саныч, сам же подумай, а?

– И чиво?

– Так, вот, передать.

– Свиданиев не положено.

– Ну, ладно, ладно, – говорила она, махая свободной рукой, – ты сам отдай, ежели воспрещено. Ага? Вот, корзиночку, и все. – Она подняла корзинку.

Егор смотрел на корзинку.

– И чиво там?

– А вот хлебушек, огурчики… Картошки. И да, бутылочка…

Егор вопросительно крякнул.

– Молочка, молочка…

Егор раздумывал.

Фофочка поднялась на одну ступеньку и протягивала ему корзинку.

Егор потянулся было за корзинкой, но вдруг отстранил ее.

– Что ж вы, Егор Саныч? – опешила Фофочка.

Егор повернул голову и сплюнул на сторону, утер усы.

– А вы, гражданочка, извиняюсь, кем ему будете?

– Я?

– Вы, вы. Какое ваше фамилиё?

– Жарковские мы.

Егор удовлетворенно кивнул.

– Вота, вота оно и есть. Он же Изуверов?

– Изуметнов! – поправил Сенька.

– Именно. А вы даже не расписаны, доходил такой слух. А токо гулянку с попом и пением царева гимнища состроили, так? Нету у вас росписи с им. А так – самокруткой оженились, как говорится. Никто вы ему. И он вам.

– Да боже ж ты мой! – всплеснула рукой Фофочка. – И что с того? Нищим на паперти подают, а оне не родныя! Арестантам всегда люди с сердцем давали хлебушка.

– То раньше было! – ответил Егор, воздев палец. – Теперика по-другому налажена жисть. По-новому, по социализму.

– Так что же теперь, арестант подыхай? – начала яриться Фофочка.

– Нет, зачем. Пусть трудится, искупая вину перед классом рабочих и классом крестьян. И заработанное ест. А покуда… покуда его и на довольствие не поставили.

– Так вот мы и принесли свое ему довольствие.

– А не родня.

– Да даже и если не родня?! – не выдержал Сенька.

Егор посмотрел на него с крыльца, поправил портупею с кобурой и ответил:

– Ты, пащенок, не ори здесь на представителя советской власти, внял?.. И давайте… очистите место. Двор принадлежит домзаку. Пошли, пошли.

– Ты нас не гони, как курей каких, – попросила Фофочка. – А толком скажи…

– А я тебе и говорю: не положено, и все.

– Есть такой закон? – снова встрял Сенька.

Егор кивнул ушастой головой.

– Есть, имеется.

– Покажите.

– На, мотри.

И он повел головой влево, потом вправо, зыркнул на Сеньку и Фофочку.

– От чужих не положено точно, – добавил он, покашливая. – А то всякое бывает. Дадут – а оно отравленное. Для враждебных целей. Чтоб потом свалить вину на советскую милицию. Все. Препирания закончены.

Фофочка повернулась и, потерянно опустив голову, двинулась прочь. Сенька еще постоял, глядя на ушастый силуэт на крыльце, и тоже повернул и пошел следом. Когда проходили мимо склада, он нагнал Фофочку, выхватил корзинку и подбежал к первой двери, стукнул в нее и крикнул:

– Дядь Евграф! А дядь Евграф!..

– Сеня, – тут же послышался его голос из окна за соседней дверью. – Здесь я. И все слышал. Зря вы…

Сенька метнулся туда.

– Ах ты, пащенок, ублюдок! Контрик! Пристрелю! – заорал Егор, не трогаясь с места.

Но Сенька стоял под окном, забранным решеткой и вынимал из корзинки бутылку с молоком и совал между прутьев, потом хлеб, потом кулек с огурцами. А кастрюля не пролезала.

– Ну, кому говорю, зараза! – орал Егор. – Оторву уши!..

Сенька открыл кастрюлю и передавал жирные и уже чуть теплые картошины, пахнущие жареным луком. Все отдал и оглянулся на крыльцо. Егор Трофимов что-то делал, вертел перед грудью руками. Потом плеснул огонек, и у лица с вислым носом затлелась-зардела цигарка, освещая козырек милицейской фуражки, торчащие усы. Сенька обтер руки о штаны.

– Сенька, – укоризненно сказала Фофочка, – и так обворзопанный, как свинопас!

– Спасибо, – послышался снова голос Евграфа. – Идите, идите.

– Евграф… – молвила Фофочка и не смогла продолжать, захлюпала носом.

– Не плачь, Фофочка.

– Как же та-а-к… Зачем ты содеял такое?..

– Всё, всё, идите, – снова сказал Евграф.

И они пошли уже в темноте прочь.

24

Анька с Ильей были поражены случившимся. Жемчужный поверить не мог, что Евграф Васильевич контрреволюционный враг, хотя Сенька и объяснял ему, что Адмирал просто решил все взвалить на себя. Но Илья лишь хлопал глазами да все снимал и протирал очки, как будто что-то мешало ему смотреть. Он не мог взять в толк, как это шкраб добровольно пошел, как говорится, к Савинкиным. Ну? Если он к этой секте землемеров не имеет никакого отношения? Да уже слухи по Каспле бежали огоньком: секта землемеров тайно перекраивала все наделы, занималась вредительством, подбрасывая потраву на пастбища и внедряя в пашню жучков, заливая ядовитый химикат в колодцы, а главное, готовясь к предательству и свержению законного правительства при помощи иностранных интервентов.

Анька поняла все быстрее.

– Подействовал по Евангелию.

– Чего? – спросил Сенька. – Адмирал? Да он безбожник!

– Там сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».

Сенька с Ильей погрузились в молчание.

– Что, там так у вас и записано? – спросил наконец с недоверием Сенька.

– Да, – ответила Анька.

– Не брешешь?

– Я тебе не шавка, – обиделась Анька.

– Ладно вам, – сказал Илья. – Лучше покумекать, чего мы можем сделать для Адмирала.

Но что они могли придумать?

– Нет, – сказал Илья Жемчужный, поблескивая стеклами очков, – но как же он… как же он мог? Говорить одно, а делать другое?

Сенька чуть не расхохотался.

– Опять двадцать пять!..

Он со злостью смотрел на Илью, уже жалея об этом разговоре, но, вместо того чтобы повернуться и уйти, взял и выложил все начистоту – про Тимашука, его угрозы. Тут уже и Анька захлопала глазами.

– Ой, Сеня, а ты-то при чем?..

Тот просмеялся и ударил себя в грудь.

– Может, и я в этой секте? – спросил он запальчиво у