По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

иуда-то этот, Машук поганый… – Фофочка пугливо оглянулась на окно, снизила голос, – он же и впрямь нагадит. Мало что пересажает все Белодедово, так и судьбу поковеркает пареньку-то? А то и в тюрьму загонит тоже.

Эта мысль озарила Фофочку ужасом. Она Сеньку любила, любила больше Варьки, любила за его схожесть, конечно, с отцом, и за упорство и ясный ум. Фофочка верила, что он добьется своего. Летчиком не летчиком, а видным человеком станет. Такова уж порода ихняя, жарковская. Дюрга ведь и правда сумел многого достичь, считай, помещиком почти был. Неспроста и знакомство с тем Кшиштофом водил. И ее Андрей не лыком был шит, под стать отцу. Мельницу начал строить на Жереспее, хотел и кирпичный заводик открыть, собирал деньги. Да немец проклятый его отравил… С железными рогами и носом-трубой.

Фофочка встряхнулась, как птица, и вопросительно взглянула на Евграфа.

– Да, – отозвался со вздохом Евграф. – Кабы успели уехать в Демидов…

– Ну дак и давай, давай поедем, – с жаром сказала Фофочка.

Евграф покачал головой.

– Машук не даст.

– А мы ноченькой, ноченькой, – говорила Фофочка, ластясь взглядом к Евграфу.

Тот покачал головой, ущипнул пшеничный ус.

– Машук теперь не отстанет и туда дотянется. Дело-то он уже раздул…

Фофочка сникла, но тут же и воспрянула:

– А ежели жалобу написать? В верха? Раз там всю нечисть ту вычистили?

– Нет, – сказал Евграф, – чего уж в заблуждение вводить.

– Какое ж тут заблуждение?

– Да такое, – сказал Евграф. – Вина на одном мне. И она точно есть.

– Ах ты, боже ж ты мой! Снова ту же песню завыл. Ну коли и так? А ирод-то поганый Машук вона сколь народу тянет! Это ж и есть заблуждение и обман, намеренный и злой.

– Ничего, – сказал Евграф, – я его развею.

– Кого? – не поняла Фофочка.

– Обман.

23

И утром Евграф собирался куда-то, тщательно брился, под гимнастерку надевал рубаху, заматывал новые портянки. Фофочка этого уже не видела, была на работе. А Сенька в школу уходил позже из-за того, что учитель Ершов Аким Павлович заболел.

Не утерпев, Сенька спросил:

– А вы к Левинсону, что ли, Евграф Василич?

Левинсон был фотограф, в Каспле у него имелось фотоателье. Его раскулачили было, как и Косьму Цветочника и братьев Греков, как представителя деревенской буржуазии, охотно дававшего деньги в долг, но потом задумались. Земли у него не было, кроме той, на которой стоял его дом с крошечным палисадником. А батрачество не было доказано, так как в услужении у него были ребята, промывавшие ванночки, делавшие растворы и выполнявшие прочие лаборантские обязанности совершенно бесплатно, да еще готовые за эту возможность лицезреть чудо проявления изображения на бумаге платить какой-нибудь дополнительной работой. Правда, долго размышляли, не считается ли платой обучение фотоделу? Но кто-то из комиссии высказал соображение о художниках вообще, мол, тогда и живописцев надо кулачить? Петрова-Водкина, к примеру? Да и вообще, кто будет на документы карточки-то делать? И семейные портреты? Посчитали, что погорячились, и все Левинсону вернули, аппарат, ванночки и прочие вещи, изъятые в ночь. Поговаривали, что Фейгель сообщил своему родственнику в Смоленск, ну а тот уже нажал на кого нужно. Дюрга тогда смеялся: мол, как это еще не додумались медведя кулачить – эвон, в какой храмине-берлоге живет, сосет лапу да налогов не платит, ни гужналог, ни сельхозналог, ни самообложение. Он считал, что Левинсона спасла статья «Головокружение от успехов», в которой вождь, как нашкодивший кот, драпал, отрясая лапы от сметаны, только не сметана то была, а кровушка. И виновными за разорение и кровушку оказывались не в меру ретивые начальники-коммунисты на местах. Как будто до этого сам же он их и не подначивал, объявив ликвидацию кулачества как класса.

Евграф блеснул в его сторону очками, поправил их и ничего не ответил.

Так что Сенька убежал в школу, не зная, к чему эти сборы и что задумал Адмирал…

Узнал позже, уже вечером. Правда, еще днем заподозрил неладное. Евграфа дома не было. Варька его не видела. На привязи дурой ревела телка. Ее снова пучило, а помять рубец Евграф не помял. Сенька не умел это делать.

– Может, ты попробуешь? – спрашивал он Варьку.

Но та отмахивалась.

– Куда же подевался Адмирал?

– А что такое? – заинтересовалась Варька.

– Ну… брился, одевался как-то так… Куда-то явно намыливался.

– Слышь, Сень, а не подался ли в Демидов уже?

Сенька смотрел на сестру, размышляя.

– Не, такого не может быть.

– Почему? Они ж с мамкой так и не расписаны? Вот. Чего его тута держит? Руки в ноги да и…

– Эх ты, голова-мякина. Ноги в руки. Что он, цыганин-конокрад?

– Не цыганин, а может, и хуже.

– Как? Чего такое балакаешь?

– А такое. У нас сегодня рассказывали о землемерах-вредителях, а Евграф как раз землемер.

Сенька вспомнил подслушанный разговор матери с Евграфом и нахмурился.

– И чего они?

– Вредят нашему строю.

– Как?

Варька взмахнула руками.

– Ну по-всякому. Землю неправильно режут. Кулакам и полупомещикам больше, а бедняку меньше и хуже. Партия у них какая-то вредительская. Хотят немца позвать и разрушить наш строй, снова чтоб кулаки и помещики верховодили.

– А Дюрга-то правду баил: бабье вранье и на свинье не объедешь, – сказал Сенька.

– Чиво-о?! – всколыхнулась Варька.

– Того-о-о, – в тон ей ответил Сенька. – Какую еще тебе землю режет Адмирал? Он давно уже шкраб.

Варька не смутилась.

– Говорят, бывшего кулака не бывает. Кулак он всю жизнь такой. У него кулацкий лад здеся, – сказала Варька и постучала себя по лбу.

– А какой тебе Евграф кулак?

– Да все землемеры подкулачники!

– Ой, глянь-ка, Варвара варила, варила, да не выварила. Много ты их видала, землемеров! Закрой уж варежку совсем. Зашей.

– Сам зашей.

Так они препирались, гадали, выглядывали в окна. Сенька ходил поить телку.

А вечером пришла усталая и мрачная Фофочка. Ни Варька, ни Сенька ничего не приготовили, спирая эту обязанность друг на друга и все же надеясь, что вот-вот придет Евграф. Но тот так и не появился.

Фофочка опустилась на табуретку так и сидела, подперев кулаком щеку.

– Ма, – позвала ее Варька, – телку дует, все ревет… Евграф не мял ей… И конопляного масла я не нашла. А так бы дала.

Фофочка подняла совершенно черные глаза на нее и смотрела, кажется, плохо понимая или вообще не слыша сказанного. Платок сполз у нее на шею.

– Ма… – проговорила Варька, – я пойду дам масла… И картохи разогревать поставлю… Ай дождаться Евграфа?

Фофочка покачала головой.

– Не дождешься его теперь, – хрипло и как-то звучно сказала она. – Самим надо идтить.

– Куда, мам?