Когда поют цикады - Стивен Амидон

окружным прокурором, да только ясно было как день, что от нее попросту отмахнутся. На недавней конференции все они источали уверенность. Но каким же испытанием это мероприятие обернулось для нее! Принимать в нем участие ей не хотелось. Выставляться перед всеми этими камерами, чтобы ее лицо стало известно еще больше – ужасала одна лишь мысль об этом. Однако Гейтс, как обычно, проявила настойчивость. Им было необходимо, чтобы она вышла к журналистам, отстаивая свое погибшее дитя. Так что пришлось возвращаться в Эмерсон. Даниэль надела большие солнцезащитные очки, что Иден подарила ей на день рождения. Перед зданием полиции уже собралась приличная толпа. То было настоящее шоу. Копы и официальные лица, репортеры, кучка горожан, не придумавших себе развлечения получше. Гейтс тепло ее приветствовала и представила курирующему дело окружному прокурору, крупной женщине по имени Пенни. По ее виду можно было предположить, что живет она с кошкой, матерью да вечными обидами, за которые отыгрывается на говнюках, отправляя их за решетку.

– Мы выступим с заявлением, а потом ответим на несколько вопросов, только и всего, – объяснила Гейтс.

– Мне же ничего не надо будет говорить, верно?

– Нет-нет, – ответила Пенни чересчур поспешно, словно Даниэль добровольно вызвалась станцевать на пилоне. – Достаточно вашего присутствия.

Пресс-конференция началась точно в срок. Первым слово взял начальник полиции. Как Даниэль и подозревала с первой же встречи с ним, он оказался напыщенным пустозвоном, и его явно больше беспокоил вред, который эта «ужасная трагедия» нанесла городу, нежели то обстоятельство, что ее дочь лежит закоченелой в морге. За ним выступила Гейтс, которая перед камерами смотрелась даже лучше, чем при личном общении. Начала она с соболезнований Даниэль. Из публики на нее устремились сочувственные взгляды, внимание же прессы ощущалось скорее хищническим. Ей немедленно захотелось удрать отсюда, однако копы были правы. Она была нужна здесь.

Тем не менее, несмотря на царившую атмосферу карнавала, мероприятие развеяло ее сомнения. Да, это было шоу, но шоу профессиональное, на которое не пожалели средств и сил. Которое поставили ради ее ребенка. Стоя там, в переднем дворе – или на плазе, или как там называется это место, – с его фонтаном, огороженными деревцами и бронзовой статуей копа, помогающего мальчику, Даниэль не могла не почувствовать себя убежденной. Да какая здесь может быть ошибка? Иден убил Кристофер Махун.

Однако затем, в суде, она увидела Махунов, и сомнения вернулись, причем усилившимися. Шоу было всего лишь шоу. За ним ничего не стояло. Возможно, Патрик был прав. Этот закованный в наручники хиляк весом чуть более шестидесяти килограммов – лишь мальчик для битья. Самый простой вариант. Предъяви они обвинения какому-нибудь лыбящемуся выходцу из Южного Бостона с гнилыми зубами и вытатуированным на шее кельтским крестом, Даниэль, по крайней мере, хоть сколько-то смогла бы утешиться, что расследование действительно проведено на совесть. Но этот паренек? С таким отцом? К сорока годам женщина постигла, что единственное, на что она может полагаться, – это дурное предчувствие, порой зарождавшееся у нее в груди. А сейчас оно накатывало что сердечный приступ. Нет, все-таки где-то здесь ошибка.

После отказа в освобождении под залог адвокаты и охранники организовали ее отбытие таким образом, чтобы она не пересеклась с Махуном-старшим, хотя ей отчаянно хотелось спросить у него, что ему известно. Но нет, свою роль она уже отыграла. Теперь ей пора возвращаться домой и лезть на стенку, пока им вновь не потребуется ее присутствие. Весь день с Даниэль носились как с кинозвездой, и вдруг она осталась одна-одинешенька. Наверно, подумалось ей, судебный процесс будет таким же – головокружительной чередой публичных представлений и тоскливого одиночества.

По дороге домой Даниэль погрузилась в размышления о Патрике. Человек с сомнениями. Подобных ему она в жизни не встречала. Спокойный, любезный, умный и нетрезвый, носящий свое горе как сшитый на заказ костюм и уверенный, что знает жизнь лучше других. Когда они распрощались на парковке того мерзкого бара, она решила, будто на этом их отношения и закончились, но теперь ее вдруг охватило чувство, что то было только начало. Тут же отказавшись от возвращения домой, Даниэль съехала с шоссе 9 под Эмерсоном и набрала номер сотового, что он дал ей прошлым вечером.

– Уже знаете об аресте? – спросила она вместо приветствия, когда Патрик ответил.

– Да по новостям только и трубят.

– Я как раз из суда возвращаюсь.

– Сами-то что думаете?

– Что-то не так во всем этом. – Она рассеянно уставилась на мчащиеся мимо машины. – Между прочим, по одной из версий, вы – сумасшедший, использующий в своих интересах скорбящую мать.

– Хм, о своем психическом состоянии я умолчу. Но смею вас заверить, что отнюдь не использую вас в своих интересах. Если вы действительно так считаете, сбросьте звонок. И впредь я вас не побеспокою.

– Вы уже выпили?

– Нет.

– Можем мы встретиться?

– Да, конечно.

– Только не в том ужасном баре. Могу я зайти к вам в офис?

– Вряд ли это хорошая идея.

– К вам домой. Ко мне. На стадионе. Мне пофиг. Но нам нужно поговорить.

– Приезжайте ко мне. Заранее прошу прощения за бардак.

«Если бы я заморачивалась на бардаке, – подумала Даниэль, – то и разговаривать с тобой не стала бы».

Патрик

Кара на работе его в конце концов постигла. Накануне поздно вечером Грифф прислал сообщение. Видимая простота текста лишь делала его более зловещим. «Встречаемся завтра в десять. Важно. Явка обязательна». Патрик ответил пиктограммой поднятого большого пальца – общаться как-либо по-другому в своем тогдашнем состоянии он находил небезопасным. Он принялся всерьез нагружаться сразу же по возвращении из «Королевского салона», переключившись с джина «Тенкьюрей» на виски «Сантори». Результат последовал тот же, что и всегда. Периоды забвения, прерываемые вспышками сокрушительного кошмара. Ночи вообще становились предсказуемо одинаковыми. В этом-то и заключается прелесть спиртного: всегда знаешь, каким будет твое состояние после достаточной дозы. Вскорости и дни станут такими же. Один из консультантов Габи как-то заметил, что, какую бы личность наркоман или алкоголик ни представлял собой в начале, в конце все они превращаются в одно и то же. В изнемогающую по игле руку. В жаждущий бутылки пересохший рот. Порой Патрик задумывался, за какой срок он выскоблит все особенности собственного «я» и станет вещью самой по себе. Чистейшей гибельной потребностью. Возможно, не за такой уж и долгий, как ему кажется.

Он понятия не имел, когда вырубился, но время пробуждения ему было известно с точностью до минуты – 4:13 утра. Мгновения спустя после очередного появления Габи. Ну или ее