Близнецы из Пиолана - Сандрин Детомб

меня не осталось никаких ностальгических чувств. Просто хотела разобрать бумаги.

Жан собирался сказать что-то ободряющее, но мадам Бозон его опередила:

– Как я теперь буду смотреть Виктору в глаза?..

Двое мужчин переглянулись. На сей раз заговорил капитан:

– А при чем здесь Виктор, мадам Бозон?

Сюзанна посмотрела на него, и в ее глазах Фабрегас прочитал такую скорбь, что у него сжалось сердце.

– Я не понимаю! – произнесла она, вновь начиная плакать. – Не понимаю, что на него нашло!.. Если бы он мне обо всем рассказал, может быть, все сложилось бы иначе!..

Фабрегас судорожно вздохнул, понимая, что ему предстоит услышать новые откровения, которые повлекут за собой самые серьезные последствия.

– Просто расскажите нам, что вы нашли, мадам Бозон.

– Вот это все, – отвечала вдова, широким жестом обводя рассыпанные по полу тетради. – Пьер обо всем написал. Это его дневники.

Жан подобрал несколько отдельных листков, выпавших из одной тетради, и вложил их обратно. Тетрадь была в твердом черном переплете. Жан огляделся и насчитал еще примерно десятка полтора точно таких же, разбросанных по полу. Фабрегас тоже поднял с пола ближайшую к себе тетрадь. Страницы были густо исписаны мелким аккуратным почерком. Все записи были датированы. Сюзанна случайно наткнулась на интимные дневники своего мужа. Тетрадь, которую держал в руках Фабрегас, содержала в себе события 1991 года. На каждой странице повторялось одно и то же имя: Рафаэль.

– Вы все прочитали? – спросил он у вдовы спокойным тоном.

– Я не смогла!.. Это слишком ужасно…

– Вы позволите нам забрать их с собой?

– Возьмите их, сожгите их, делайте с ними что хотите!

Фабрегас начал собирать рассыпанные тетради, как вдруг почувствовал на своем запястье руку вдовы Бозон.

– Скажите Виктору, что я ужасно сожалею! Скажите, что я ни о чем не знала! Вы сможете это сделать для меня?

У Фабрегаса перехватило дыхание, и он смог только кивнуть в знак согласия.

57

4 сентября 1989 года

Тому, кто это прочтет: я хочу, чтобы он знал, что я не ищу отпущения грехов.

Сегодня девятый день с тех пор, как близнецы не вернулись домой.

Я мог бы сказать жандармам, где они находятся, как мог бы и облегчить тревогу, пожирающую их несчастных родителей.

Я не сделал этого потому, что я слаб. Я совершил серьезную ошибку. Я поверил им, пусть и всего на миг.

Я продолжаю молчать потому, что боюсь. Боюсь того, что они могут сказать и сделать.

На сей раз я приступлю к занятиям без них. Эти дети никогда не поступят в колледж.

Цена будет высокой. Мне придется лгать. Моей жене. Виктору и Люс Лессаж. Этому капитану из жандармерии. Возможно, я окончу свои дни в тюрьме. Во всяком случае, я должен быть к этому готов.

Эта история могла бы закончиться так же быстро, как и началась.

Я должен был отвести Солен и Рафаэля домой сразу, как только обнаружил их в своей охотничьей хижине.

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, лица их были чумазыми – две ночи они спали прямо на полу.

Я показал им это место, когда водил класс на прогулку в лес. Я сказал им, что это мое убежище, мой секретный сад, в котором я часто провожу время в выходные, особенно когда наступает летняя жара.

Я всегда считал это место своей тихой гаванью, где на меня снисходило умиротворение. Но теперь я знаю, что мир и покой никогда не вернутся в эти стены.

Рафаэль первым начал лгать. Он сказал, что мы должны защитить его сестру. Солен расплакалась. Эта девочка, обычно столь язвительная, впервые сумела тронуть мое сердце.

Они стали рассказывать мне какие-то немыслимые ужасы. Я слушал и думал, что Виктор Лессаж заслуживает смертной казни. Он каждый вечер домогался своей дочери и заставлял сына на это смотреть.

Они умоляли меня никому об этом не рассказывать. Но я и не собирался. Они попросили подождать еще сутки. Дать им еще один день свободы. День покоя в этом лесу, подальше от их матери, которая будет страдать, когда они ей обо всем расскажут. Только один день.

Они уже взбодрились и развеселились, когда я пришел в следующий раз и принес им еды. Я поверил им, как обычно верят детям, когда те говорят о столь серьезных вещах. Какой девочке взбредет в голову выдумывать об отце такие чудовищные истории?

Однако мне не стоило верить каждому их слову. Солен была не такая девочка, как другие. Я кое-что об этом знал.

Ее взгляд, ее манера поведения, ее попытки соблазнить… Моя душа протестовала против этого, но тело предавало меня, и не раз… Этот ребенок множество раз заставлял меня чувствовать стыд… Она умела пробуждать во мне демонов, о существовании которых я даже не подозревал.

Может быть, поэтому я с такой легкостью поверил в ее историю. Ведь если я сам мог – я едва осмеливаюсь это писать – испытывать вожделение к этому ребенку, то другой мужчина тоже мог.

Я понял свою ошибку всего несколько часов спустя. Но я уже попался в ловушку. Было слишком поздно.

Я не ищу оправданий. Я оказался слишком наивен. Я поверил, что они выбрали меня, чтобы разделить со мной свою тайну, потому что они мне доверяли. Но они просто знали, как мне польстить. Как пробудить тщеславие в человеке, чтобы он самодовольно решил, что сможет добиться успеха там, где все остальные потерпели неудачу. Чтобы возомнил о себе, что способен лучше воспитать детей, чем их собственные родители. «Гордыня и тщеславие – ходули для глупца, но они возвышают его только затем, чтобы сбросить с высоты»[40]

Я снова пришел их навестить и принес гору подарков: чистую одежду, съестные припасы, одеяла для последней ночи… Не забывая о своей роли наставника, я также принес им книг и карманный фонарик. Я даже одолжил у Сюзанны ковер, который не использовался уже много лет. Мне хотелось, чтобы они чувствовали себя как дома в этой уединенной хижине.

Они же думали только об одном – о подготовке к бегству. Им хотелось убежать туда, где они могли быть уверены, что никто не заставит их вернуться, никто их никогда не разлучит.

Войдя в хижину, я ощутил легкость на душе. Я наконец-то чувствовал себя снова нужным. Каждое лето было для меня пыткой. Я очень любил Сюзанну, но свою работу любил еще больше.

Меня тут же ослепила фотовспышка. Прежде чем ко мне вернулась способность нормально видеть, Рафаэль сделал еще один снимок своим «Полароидом».

Мне