Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

Похожие друг на друга, как родные братья: с кряжистыми мощными торсами, короткими толстыми кряжистыми ногами, могучими кабаньими загривками и круглыми брылястыми морщинистыми башками, – они производили впечатление своры бойцовых собак, готовых растерзать любое живое существо. Их не останавливало даже то, что вместо оружия им выдавались деревянные дубинки, которыми они ловко управлялись, круша налево и направо черепа несчастных жертв безо всякого повода. Любимым развлечением их было бросать в землянки, набитые плененными людьми, ручные гранаты. Малейший шум, детский плач, громкие рыдания или причитания несчастных жертв – все это было достаточным поводом для изощренных садистских убийств. После нескольких таких экзекуций и расправ, когда число убитых стало исчисляться десятками, начальник лагеря вызвал старших каждой бригады и зачитал им приказ о полном запрете убийств в лагере.

– Основное предназначение нашего учреждения – подготовить этих недочеловеков к отправке в Германию. Они уже прошли фильтрацию и отбор. Теперь только медосмотры, распределение по профессиям и обучение элементарным навыкам общения и соблюдения порядка и правил.

Лагерфюрер нарочно употребил выражение «унтерменши», поскольку это определение впрямую касалось и отчитываемых им хорватов-усташей. При напоминании таким косвенным образом о месте этого рода надзирателей в арийской иерархии они дружно стиснули свои бульдожьи челюсти и насупились. Будь их воля, они бы тут же набросились на гауптштурмфюрера и разорвали его на мелкие клочки. Но лагерфюрер был им совсем не по зубам, а к тому же совершенно неумолим. Даже его, видавшего самые разнообразные формы лишения человека жизни и доведения до скотского состояния, методы этих хорватских живодеров приводили в шоковое состояние.

Последней, переполнившей чашу терпения начальника, выходкой была «акция избиения младенцев». В лагерь была завезена партия маленьких детей до шести лет, которых планировали отправить в специальные экспериментальные медицинские лагеря для использования в качестве доноров. С ними вместе находились несколько матерей. В тяжелых условиях после мучений в дороге и нескольких сборно-фильтрационных лагерей многие малыши плакали и кричали от голода и боли. Ночью, когда дежурная смена усташей патрулировала зону с младенцами, они попросту стали бросать гранаты в те места, откуда доносился детский плач. Ночь превратилась в кошмарную кровавую баню, в которой охранники-садисты уничтожили несколько десятков детей. Весь следующий день женщины, падая в обморок и рыдая, собирали разорванных в клочья детей и хоронили во рву за забором лагеря.

С этого момента лагерфюрер запретил вносить на территорию лагеря гранаты и любую взрывчатку. Однако изобретательные палачи, формально выполнив запрет начальника, установили два пулемета на уровне метра от земли в каждом из двух секторов, где содержались матери с детьми, готовящиеся к отправке на работу в Германию. Дежурный охранник в течение ночи каждые полчаса давал очередь трассирующими пулями над головами заключенных. И если кто-то в этот момент случайно вставал на ноги, то получал пулю в грудь, живот или голову. Таким образом охранники добились того, чтобы в ночное время все лежали пластом на грязной земле, боясь хотя бы привстать и даже поднять голову.

Сегодня благодаря осмотру и вмешательству самого начальника лагеря, а главное, природной смекалке новой знакомой Люськи-хохотушки, отвлекшей немцев и весь сброд надзирателей и охранников своими невероятными кульбитами, никто не погиб и не был отправлен «за забор» в огромный братский ров.

– Ты где ж так научилась скакать-то? – спросила Акулина, наконец приняв холодный душ и ополоснув сына, который постепенно приходил в сознание и уже сам сидел на лавке, ошалело глядя вокруг, где толпились обнаженные женщины и дети в ожидании своей дальнейшей участи.

– Где-где? В Караганде! Я, чтоб ты знала, цирковое закончила. Во как! Вот и пригодилась наука. Три курса акробатики и гимнастики. Кто б знал из моих, что Люська будет перед фашистскими тварями такие пируэты выписывать… Э-эх! Ладно, главное, пацаненка твоего уберегли, – ответила с горьким смешком Людмила и кивнула Лёньке: – Эй, ты! Герой! Давай уже приходи в себя, дружок. Не то худо нам всем будет. Ты глаза не прячь. Теперь это не стыдно. Мы все теперь одинаковые, как мама родила. Голыми приходим в мир этот – так без штанов и уходим. Мы ж все здесь, почитай, смертнички. Вон эти красномордые так и ждут повода, чтоб всех нас укокошить. Может, оно и лучше так… Я б хоть к Андрюшке своему вернулась… Ну, сынок, давай-ка очнись и соберись. Ты ж мужик! Ты теперь и мне заместо моего сына. Я вон за тебя перед этими ублюдками кувыркалась. Так что уж не подведи, парень. – Она погладила мокрую лохматую голову Лёньки и отошла в сторону. Надо было выяснить, где и как получить новую одежду для заключенных.

Душ, брызгающий из пробитых в проведенных над головами людей водопроводных труб, был холодный, слабый и ржавый. Но даже такая вода оказала самое благотворное влияние на замученных истерзанных узников распределительно-переселенческого лагеря. Помывшись кое-как, женщины и дети толпились у выхода из этого странного сооружения в ожидании дальнейших приказов. Они не принадлежали себе и безропотно подчинялись командам лагерных начальников.

Со скрипом отворилась дверь «помывочной», и на пороге возникли те же «медицинские работники». Позади них на специально расставленных столах высились стопки серой материи, сложенной в виде квадратных тюков. У каждой стопки стояли усташи с устрашающими мордами и хищно пожирали своими глазками подходивших за одеждой женщин. Всем выдавали одинаковые рабочие костюмы из грубого серого хлопчатобумажного материала. Детям выдавали такие же серые рубахи и штаны, не делая различий между девочками и мальчиками. Размеры никто не спрашивал, и женщины, хватая эти тряпки для себя и детей, тут же их примеряли. Если одежда не подходила по размеру, искали, с кем можно было бы совершить обмен.

Практически все уже облачились в лагерные робы, когда подошла очередь Люськи. Она оперлась двумя могучими руками на край стола и, придвинувшись лицом вплотную к хорвату, выдававшему одежду, игриво прошептала:

– Ну-у-у? Красавчик, дай-ка мне что-нибудь получше по размеру, – и для убедительности качнула своей объемной грудью.

Хорват побагровел от смущения, увидав в такой невероятной близи все ее прелести, и дрожащей рукой выложил перед ней совсем новенький комплект, да еще сверху добавил вытянутые из-под стола панталоны, лифчик и комбинацию. Она по-хозяйски, не спеша сгребла все это имущество, развернула и приложила к себе, примеривая на глаз. Удовлетворенно кивнула и степенно стала надевать белье, юбку, рубаху-кофту и пиджак. Одевшись, подошла к немке, которая по-прежнему с мрачным выражением лица брезгливо смотрела сквозь проходящих заключенных.

– Фрау, ишульдиген битте! Прошу вас выдать всем женщинам кроме одежды и белье. По размеру. Пожалуйста, фрау! – нарочито максимально вежливо, стоя по стойке «смирно», оглядывая