Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

– Вас? Белье? – переспросила врач.

– Да-с! Белье, бюстхальтер, труселя, комбинашкен. Вот. – Она ткнула в только что надетое белье.

Она заметила, что только ей выдали такой комплект, обделив всех женщин. Она догадывалась, что эти мордовороты-надсмотрщики собрались своровать несколько сот бельевых комплектов, отжав их у женщин-заключенных. Она прекрасно понимала, что немцы, несмотря на их цинизм, жестокость и полное презрение к заключенным, все же не воровали у них. Мало того, если было положено выдать тысячу комплектов, то немецкая педантичность заставляла их выполнить неукоснительно такой приказ. Как, впрочем, если бы приказали расстрелять или уничтожить другим способом хоть миллион узников, они, не раздумывая, со всей тщательностью и врожденным педантизмом скрупулезно исполнили бы и это!

Обращение возымело свое действие. Пришла в движение программа, заложенная в каждом немце, стремящемся везде и во всем быть пунктуальным, и немка что-то прошептала на ухо угодливо склонившемуся лагерфюреру. Тот выслушал сперва с улыбкой, постепенно мрачнея, и в конце ее наставлений зыркнул злобным взглядом на стоявшего невдалеке командира взвода охраны Бранко Вёрёша:

– Эй, фельдфебель! Немедленно раздать все комплекты белья! И если я не досчитаюсь хоть одной тряпки, трусов или лифчика у этих баб, то ты у меня останешься сам без трусов! И без головы. Я отдам тебя под полевой суд. Ты понял меня?!

Усташ испуганно вытянулся и приложил руку к своей кепке-фуражке:

– Tako je![91] Яволь, герр гауптштурмфюрер!

Он изобразил понимание, почтение, злобу, зависть, раздражение, ненависть, подобострастие и испуг одновременно. По его огромной пунцовой роже все это читалось без словаря и специальных знаний по физиогномике. Если бы этот хорват не состоял в подчинении у эсэсовца и не боялся реальной расправы, он бы с превеликим удовольствием и наслаждением содрал бы живьем кожу с этого франтоватого лагерфюрера. Но еще больше он желал сейчас уничтожить эту противную здоровенную русскую бабу, заливисто хохочущую, прыгающую как обезьяна и нагло задирающую его солдат. Сегодня она лишила его верного заработка. Всю партию припрятанного белья у него готов был забрать этой ночью перекупщик в городе. Бранко Вёрёш внимательно проследил за этой нахальной стервой и стал обдумывать, как с ней расправиться.

* * *

– Мама, мамочка! А где мои штанишки? – Лёнька теребил мать, задремавшую на голой земле.

– Ой. Лёнь, так всё ж забрали эти злыдни. А что ты хотел, сынок? – спросонья отвечала мать. Она зевнула и взяла сына за руку.

– Маам! У меня там в поясе было спрятано… кое-что… – Он замолчал. Ведь мать не знала про его секретики.

– Если ты про губную гармошку, так я ее отдала тому мордастому… Иначе бы он тебя убил вовсе.

– Гармошку? А-а-а, да ладно, все одно она немецкая. Пусть подавится харя фашистская! Я про другое… там в пояске у меня еще была штучка… – замялся парень, не зная, как объяснить матери появление такого необычного предмета. Он не рассказывал о том, как выселенная латышка на этапе передала ему медальон.

– Ох, Лёня, Лёня, бедовый ты. Накличешь на нашу голову. На, держи свою штучку! – и она протянула ему неизвестно каким образом оказавшийся у нее янтарный кулон.

В тот же момент над головами полыхнула огнем пулеметная очередь. Охранник-усташ знал свое дело и выполнял самим установленную норму, впуская по двадцать пуль каждые полчаса поверх огромной земляной ямы, на дне которой лежали сидели, спали, болели, плакали, страдали женщины и дети. Лёнька с перепугу растянулся на земле, но, приподняв голову, снизу спросил мамку:

– Ма-ам! Откуда? Как?

– А вот так. Когда я тебя раздевала, он и выскочил, ну я его за щеку сунула, чтоб не нашли эти… думала, может, чей-то из баб, чтоб потом отдать. А он, оказывается, твой. Не пойму только – откуда? Я ж никогда у тебя такого не видала, – прижавшись к самому дну ямы, шепотом рассуждала мать, пока над их ямой развеивался едкий сизый дым. Усташ закончил упражнение, встал с расстеленной плащ-палатки, отряхнулся, зевнул и пошел в комнату охраны.

– Ма, я тебе потом расскажу. Это правда мой. Честно! Не вру!

– Ой, Лёнька… – вздохнула мать.

У нее не было сил сейчас разбираться и выяснять, откуда появился такой необычный и странный предмет у ее сына. Этой ночью, как и предыдущие дни, она силилась понять, как, по чьей воле и почему случилось с ними такое чудовищное несчастье. Враг пришел в их жизнь нежданно, непрошено, дерзко и нагло. Ворвался, как жестокий и жадный хозяин. Лишил всего имущества, дома, Родины. Вырвал с корнями с насиженного родового места и гонит уже долгие дни и ночи сквозь лишения и страхи в непонятную сторону. Последнее, что было у них личное, одежку, и ту отобрали сегодня. Оставалось радоваться, что жизнь еще теплилась в их с сыном истерзанных телах. И пока злобный враг не отнял у них последнюю, хоть и призрачную надежду: выжить, выстоять, вернуться, – она будет бороться до конца, до последнего вздоха. Пусть уйдут на это годы нестерпимых мук и унижений, она будет биться за своего сына, за его жизнь и будущее.

Мать прижала к себе дрожащего от волнения, болезни и страха мальчишку и провалилась в небытие. За ночь дежурный солдат еще несколько раз простреливал всю землянку, а напуганные и затравленные матери прижимали детей, молились небесам и ждали наступления рассвета.

Глава двадцать четвертая

Ров

Если 10 тысяч русских женщин умрут от истощения при рытье противотанкового рва, то они меня заинтересуют только постольку, поскольку противотанковый ров для Германии должен быть закончен!

Генрих Гиммлер[92]

В нескольких десятках метров от пересылочного лагеря находился овраг. Он образовался очень давно, многие сотни лет назад из-за когда-то бежавшего здесь ручейка. Земля под напором настойчивого водного потока раскрыла свои теплые объятия и выпустила его на волю. Он весело зажурчал по камешкам и трещинкам раздвинувшего многометровые пласты песка, глины и камней гигантского рва, и они вместе стали беззаботно сосуществовать, давая тень, влагу и приют многочисленным птицам, зверушкам, ящеркам, паукам и жучкам. Появились здесь и лисьи норы, и кротовые лабиринты-ходы, и пещерки, скрывавшие летом от зноя, а зимой от стужи змей, ящериц и лягушек. В южном склоне ласточки-береговушки открыли целую колонию-поселение, из года в год высиживая птенцов в вырытых общими усилиями глубоких норках. За пролетевшие над оврагом и ручьем годы ничего не изменилось ни в небе над ними, ни на земле, где они дружно жили и коротали вместе с его многочисленными обитателями