Бисмарк - Николай Анатольевич Власов

и сил, чтобы убедить монарха в необходимости вступить в схватку. В Берлине шутили, что глава правительства напоминает часовщика, вынужденного каждое утро заводить остановившиеся часы[417]. Еще в конце мая Вильгельм I заявлял, что вопрос нужно ставить не «как мы поведем войну?», а «как нам сохранить мир?»[418]

Наконец, Бисмарку не удалось обеспечить надежного благожелательного нейтралитета ни одной из великих держав. И в Париже, и в Петербурге были готовы в подходящий момент вмешаться в конфликт и продиктовать мир на выгодных им условиях. Что касается Великобритании, то в одиночку она пока не проявила активности, однако в случае совместного демарша России и Франции англичане вряд ли остались бы в стороне. В результате для достижения поставленной цели Пруссии следовало не просто победить, а победить быстро и решительно. При этом стоит еще раз подчеркнуть, что во всей Европе австрийская армия считалась качественно лучшей, чем прусская. Многие военные эксперты были убеждены, что победа останется за Габсбургами.

В этих условиях начинать войну с Австрией выглядело крайне рискованным решением; прусский король совершенно обоснованно сомневался в оправданности подобного риска. Многие биографы Бисмарка подчеркивают, что результат висел на волоске. Эберхард Кольб полагает, что «весна 1866 года была самым трудным временем, которое когда-либо переживал закаленный в политических баталиях министр-президент»[419]. Ему вторит и Лотар Галл, говорящий о том, что «в 1866 году он, несмотря на все умные расчеты, несмотря на все искусство и способность выжидать, рисковал всем, поставил все на карту в игре, в которой помимо искусства и умелого использования правил в решающий момент определяющую роль играли случай и удача»[420]. А чуть позднее, уже после генерального сражения при Кёниггрэце, флигель-адъютант короля сказал главе правительства: «Ваше превосходительство, теперь Вы — великий человек. Однако, если бы кронпринц подошел слишком поздно, Вы оказались бы величайшим злодеем»[421].

Что толкало Бисмарка на столь серьезный риск? При всем желании мы не сможем обнаружить в ситуации 1865–1866 годов ничего такого, что делало бы столкновение с Австрией «здесь и сейчас» единственно возможным вариантом. Опытный политик и дипломат в результате предстает перед нами в образе азартного игрока, готового поставить на карту все. Это довольно слабо вяжется с уже известными нам качествами Бисмарка — государственного деятеля, который не боялся риска, но обладал выдержкой и гибкостью, позволявшими ему достигать своих целей надежными путями.

Ключ к разгадке дает эпизод из воспоминаний Ганса Лотара фон Швейница, занимавшего во время описываемых событий пост прусского военного уполномоченного в Петербурге, то есть личного представителя своего короля при российском императоре. Весной 1866 года Швейниц активно действовал, стремясь удержать Александра II от вмешательства в австро-прусский конфликт. В начале апреля он прибыл в Берлин с компромиссными предложениями российского императора и отправился в Министерство иностранных дел. Здесь он встретил тайного советника Генриха Абекена — одного из ближайших помощников Бисмарка: «Когда я изложил этому незабываемому и незаменимому администратору суть предложений императора Александра и назвал их приемлемыми, то получил простой ответ: Да, все это здорово, но благодаря войне мы получим намного больше! Я возразил: Если мы победим. Эти три слова произвели удивительные изменения на знаменитом уродливом лице старого доброго Абекена. Он безмолвно смотрел на меня несколько мгновений, а потом медленно произнес: Если мы не уверены в этом, мы не должны были проводить такую политику. По всей видимости, мысль о том, что нас могут разбить, ни разу не промелькнула в светлой голове этого тайного советника»[422].

Что придавало Абекену — и Бисмарку тоже, как явствует из его посланий, — уверенности в скорой победе? Очевидно, позиция профессионалов в соответствующей сфере. Важным и часто остающимся в тени союзником главы правительства являлось военное руководство. Особую роль здесь играли Роон и Мольтке. Последний, как это ни парадоксально на первый взгляд, являлся принципиальным сторонником сотрудничества с Австрией. Однако в текущей ситуации, по его мнению, у Пруссии не оставалось иного выбора, кроме войны. Мольтке был уверен в победе и последовательно отстаивал курс на конфликт. Он руководствовался чисто военной логикой: если уж столкновение неизбежно, надо создать максимально выгодную исходную ситуацию. У Пруссии есть все шансы упредить австрийцев в мобилизации и развертывании, что серьезно повышает вероятность быстрого успеха. Однако для этого нужно действовать энергично и решительно, и в весенние месяцы Мольтке оказывал все более сильное давление на короля, требуя немедленно приступить к мобилизации. В начале мая Вильгельм I был вынужден отдать соответствующие приказы, заявив, что в противном случае его же собственные генералы обвинят его в государственной измене[423].

В иной ситуации такая активность военных неизбежно привела бы к столкновению между ними и Бисмарком (и такие столкновения позднее действительно будут иметь место). Однако сейчас обе стороны работали над достижением одной и той же цели. Как вспоминал Койделл, «никогда еще у Бисмарка не было столь совершенной гармонии со своими министрами, а также генералами»[424].

Имелся у главы прусского правительства и еще один значимый союзник, о котором редко упоминают в его биографиях. Речь идет о значительной части немецких деловых кругов, заинтересованных в том, чтобы Германия существовала как единое целое хотя бы с экономической точки зрения. В их глазах Бисмарк являлся гарантом сохранения единого таможенного пространства. Инициатива с созывом общегерманского парламента также была не в последнюю очередь сигналом, который прусский министр-президент передавал этой группировке, показывая, что традиционная политическая элита готова поделиться властными полномочиями с представителями финансового и промышленного капитала. Бисмарк по-прежнему активно взаимодействовал с Блейхрёдером, а через него — с немецким банковским сообществом. Тем не менее вопрос финансирования войны оставался открытым; ходили упорные слухи о том, что правительство собирается продавать принадлежавшую ему долю в угольных копях Саарского бассейна.

В мае.1866 года кризис стремительно продолжал обостряться. Бисмарк прекрасно понимал, какая сложная задача перед ним стоит и насколько масштабными могут оказаться последствия неудачи. Согласно воспоминаниям Койделла, у главы правительства бывали «моменты тяжких сомнений»[425]. К тому же организм начал давать сбои, и министр-президент вынужден был порой целые дни проводить в постели, страдая от болей в желудке и невралгии.

При этом Бисмарк стремился до последнего держать открытым путь дипломатического урегулирования. В последние недели перед войной появился целый ряд инициатив, направленных на сохранение мира. 24 мая Наполеон III при поддержке России и Великобритании предложил созвать европейский конгресс, однако получил категорический отказ австрийской стороны, опасавшейся, что результат окажется немногим лучше проигранной войны. Одновременно начались секретные переговоры между Берлином и Веной при посредничестве братьев Габленц, один