Бисмарк - Николай Анатольевич Власов

и заигрывании с революцией, прусский министр-президент писал в Петербург: «Королевское правительство далеко от того, чтобы изменить консервативным принципам и вступить на путь революционных устремлений»[406].

Тем не менее 9 апреля Бисмарк сделал первый открытый шаг на пути к войне. Он внес в Бундестаг предложение о созыве общегерманского парламента, сформированного на основе всеобщих и прямых выборов. Это был явный вызов, брошенный Вене, и способ привлечь на свою сторону немецкое национальное движение. «Немецкий парламент поможет нам больше, чем целый армейский корпус», — полагал глава прусского правительства[407]. Однако общественность реагировала весьма скептически: многие не доверяли Бисмарку и полагали, что речь идет о чистой демагогии. Один из берлинских сатирических журналов прокомментировал прусское предложение, заявив, что если министр-президент будет дальше продолжать в том же духе, то выпуск издания придется остановить, поскольку оно просто не сможет конкурировать с главой правительства по части сатиры и юмора.

Бисмарк сдаваться не собирался. В мае он при посредничестве Теодора Бернгарди[408] установил контакт с умеренными лидерами Немецкого национального союза, которым не уставал подчеркивать общность их внешнеполитических задач. Однако шаг, направленный на формирование альянса с национальным движением, не принес немедленного успеха. Зато вновь всполошились в Петербурге, где считали, что от прусской инициативы веет ненавистным революционным духом. В разгоравшемся конфликте симпатии многих представителей российской правящей элиты были явно не на стороне Пруссии.

В Бундестаге прусское предложение было отвергнуто, а австрийский ответ не заставил себя долго ждать. 26 апреля монархия Габсбургов фактически перечеркнула Гаштейнскую конвенцию, заявив о намерении передать вопрос будущего северных герцогств на рассмотрение органов Германского союза. В то же время венские политики, наученные горьким опытом Итальянской войны, не собирались брать на себя роль нападающей стороны. Стать агрессором в глазах всей Европы они любезно предоставляли Бисмарку.

К началу мая ситуация для главы прусского правительства выглядела довольно безрадостно. Ему не удалось добиться большинства поставленных целей. Единственным безусловным достижением стал союзный договор с Италией, благодаря которому часть австрийской армии отвлекалась на южный театр военных действий и силы на австро-прусской границе оказывались более или менее равными. Однако все попытки привлечь на свою сторону сколько-нибудь значимые немецкие княжества не увенчались успехом. Только зависимые от Пруссии мелкие северогерманские государства были готовы ее поддержать, однако большого практического смысла это не имело. Ни Ганновер, ни Саксония, ни тем более Бавария и Вюртемберг не согласились выступить против Австрии или хотя бы остаться нейтральными. Их вооруженные силы были относительно невелики и не слишком высокого качества, однако вместе взятые могли доставить пруссакам значимые неприятности.

Не удалось Бисмарку и мобилизовать в свою поддержку немецкое общественное мнение — ни в Пруссии, ни за ее пределами. Более того, перспектива «братоубийственной войны» вызывала по всей Германии бурю ненависти по отношению к ее предполагаемому зачинщику. А в роли такового выступал именно Бисмарк; свалить хотя бы часть ответственности на Вену ему не удалось. Шлезвиг-гольштейнский политик Люциус Карл фон Неергаард в конце мая заявлял, требуя от немецких либералов поддержать Австрию в борьбе против Пруссии: «Оставаться нейтральным в гражданской войне — это предательство!»[409] Как писал в своих воспоминаниях Дельбрюк, «вся страна была против войны. Либеральная партия обвиняла глубоко ненавидимое ею правительство в том, что оно без необходимости ведет дело к кровопролитию»[410].

Седьмого мая 1866 года, когда Бисмарк шел по берлинской улице Унтер-ден-Линден, возвращаясь из королевского дворца в Министерство иностранных дел, в него с близкой дистанции выстрелил из револьвера студент Фердинанд Кохен-Блинд. Две пули были выпущены в спину главе правительства, еще три — в схватке, после того, как Бисмарк обернулся и схватил нападавшего. Последние два выстрела производились в упор: Кохену-Блинду удалось приставить дуло револьвера вплотную к телу своего противника. Именно они несли наибольшую опасность: сам Бисмарк в первые секунды считал, что с ним покончено. В реальности он отделался легкими ранениями; осматривавший его медик заявил: «У меня нет иного объяснения, кроме того, что здесь действовала рука Господа»[411]. В реальности все объяснялось тем, что револьвер был не слишком хорошим, а министр оделся весьма тепло: под толстым пальто находились еще четыре предмета гардероба. Пули, потеряв значительную часть своей и без того невысокой начальной скорости, срикошетили от ребра.

Инцидент вызвал неоднозначную реакцию общественности; во многих местах, особенно на юге Германии, открыто сожалели о том, что покушение провалилось. Одна из вюртембергских газет прославляла Кохена-Блинда как человека, «который посвятил свою жизнь тому, чтобы освободить Отечество от чудовища»[412]. Сам Бисмарк воспринял промах студента как некое свидетельство своего божественного предназначения. Кроме того, он использовал покушение для того, чтобы изобразить себя жертвой революционеров, страдающей за свои консервативные убеждения. Именно в таком тоне он сообщил о произошедшем в Петербург.

Однако не только либералы ненавидели Бисмарка; против него выступили и бывшие товарищи по борьбе. Предложение ввести всеобщее избирательное право повергло консерваторов в ужас. На страницах «Крестовой газеты» Эрнст Людвиг фон Герлах, окончательно разошедшийся в это время со своим прежним питомцем в политических взглядах, горько упрекал Бисмарка в том, что он проводит революционную политику, разрушая старинную дружбу между двумя великими державами: «Нужно беречься от чудовищного заблуждения, что заповеди Господни не охватывают сферы политики, дипломатии и войны, что в этих сферах нет высшего закона кроме патриотического эгоизма»[413]. Бисмарк, всегда весьма чувствительно относившийся к критике в свой адрес, воспринял это очень тяжело и заявил, что эта статья ранила его сильнее, чем Блинд[414]. Герлах попытался спасти хотя бы личную дружбу между ними, однако во время встречи бывший ученик даже отказался пожать ему руку; их разрыв стал окончательным и бесповоротным.

О «братоубийственной войне», которая ввергнет страну в пучину бедствий, много говорила и придворная группировка во главе с Аугустой и кронпринцем. Здесь мечтали о том, чтобы сместить Бисмарка и сделать его преемником прусского посла в Париже фон дер Гольца, заявляя, что нынешняя политика подвергает страну большим опасностям без серьезных надежд на успех. О «безумной политике Бисмарка» писал и посол в Лондоне граф Альбрехт фон Бернсторф[415], вопрошая: «Как мы должны вести большую войну на уничтожение, не заключив мир в собственной стране, против воли подавляющего большинства народа?»[416] В апреле Бисмарк даже заявил итальянскому послу графу Джулио Камилло ди Барралю де Монтеврару, что все прусские дипломаты работают против его проектов. Позиция придворной группировки не могла не влиять на настрой короля Пруссии, который колебался, понимая всю сложность ситуации. Бисмарку приходилось тратить огромное количество времени