Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв. - Антология

и Переполох —

Этот почти Успех —

Этот – почти Скандал —

Смерти наглядный Шок —

Бросил бы всё – сбежал —

Если бы бегать мог.

«Кончалась дважды жизнь моя…»

Кончалась дважды жизнь моя —

И все же ждет душа —

Быть может, ей Бессмертье даст

Последний, третий шанс —

Сияющий, огромный Дар —

Такой, что слепнет взгляд.

Разлука – всё, чем грозен Рай,

И всё, чем славен Ад.

Роберт Фрост

1875–1963

Родился в Сан-Франциско в семье журналиста; воспитывался у деда в Массачусетсе и Новую Англию считал своей родиной. Университета не закончил, работал учителем, пытался вести фермерское хозяйство. В 1912 году уехал с семьей в Англию, где были изданы два его первых сборника «Воля мальчика» (1913) и «К северу от Бостона» (1914). С них и началась известность Фроста, со временем превратившаяся в славу. Фрост представлял в американской поэзии XX века партию «староверов» – он не признавал свободного стиха, писал традиционно и внятно. И все же стихи Фроста далеки от прямого высказывания: они тяготеют к притче. В 1963 году уже в очень преклонном возрасте поэт приезжал в Россию. К этому визиту был выпущен сборник Фроста в переводах И. Кашкина, М. Зенкевича и А. Сергеева.

За водой

Колодец во дворе иссяк,

    И мы с ведром и котелком

Через поля пошли к ручью

    Давно нехоженым путем.

Ноябрьский вечер был погож,

    И скучным не казался путь —

Пройтись знакомою тропой

    И в нашу рощу заглянуть.

Луна вставала впереди,

    И мы помчались прямо к ней,

Туда, где осень нас ждала

    Меж оголившихся ветвей.

Но, в лес вбежав, притихли вдруг

    И спрятались в тени резной,

Как двое гномов озорных,

    Затеявших игру с луной.

И руку задержав в руке,

    Дыханье разом затая,

Мы замерли – и в тишине

    Услышали напев ручья.

Прерывистый прозрачный звук:

    Там, у лесного бочажка —

То плеск рассыпавшихся бус,

    То серебристый звон клинка.

Другая дорога

В осеннем лесу, на развилке дорог,

Стоял я, задумавшись, у поворота;

Пути было два, и мир был широк,

Однако я раздвоиться не мог,

И надо было решаться на что-то.

Я выбрал дорогу, что вправо вела

И, повернув, пропадала в чащобе.

Нехоженей, что ли, она была

И больше, казалось мне, заросла;

А впрочем, заросшими были обе.

И обе манили, радуя глаз

Сухой желтизною листвы сыпучей.

Другую оставил я про запас,

Хотя и догадывался в тот час,

Что вряд ли вернуться выпадет случай.

Еще я вспомню когда-нибудь

Далекое это утро лесное:

Ведь был и другой предо мною путь,

Но я решил направо свернуть —

И это решило все остальное.

Все золотое зыбко

Новорожденный лист

Не зелен – золотист.

И первыми листами,

Как райскими цветами,

Природа тешит нас:

Но тешит только час.

Ведь, как зари улыбка,

Все золотое зыбко.

Старик зимней ночью

Тьма на него таращилась угрюмо

Сквозь звезды изморози на стекле —

Примета нежилых, холодных комнат.

Кто там стоял снаружи – разглядеть

Мешала лампа возле глаз. Припомнить,

Что привело его сюда, в потемки

Скрипучей комнаты, – мешала старость.

Он долго думал, стоя среди бочек.

Потом, нарочно тяжело ступая,

Чтоб напугать подвал на всякий случай,

Он вышел на крыльцо – и напугал

Глухую полночь: ей привычны были

И сучьев треск, и громкий скрип деревьев,

Но не полена стук по гулким доскам.

…Он светом был для одного себя,

Когда сидел, перебирая в мыслях

Бог знает что, и меркнул тихий свет.

Он поручил луне – усталой, дряхлой,

А все же подходящей, как никто,

Для этого задания – стеречь

Сосульки вдоль стены, сугроб на крыше:

И задремал. Полено, ворохнувшись

В печи, его встревожило: он вздрогнул

И тяжело вздохнул, но не проснулся.

Старик не может отвечать один

За все: и дом, и ферму, и округу.

Но если больше некому, – вот так

Он стережет их долгой зимней ночью.

Шум деревьев

О чем этот шум древесный?

Зачем мы так долго ищем

В разноголосице звуков

Этот шум, этот шепот

Рядом с нашим жилищем?

Радости убаюкав

И повседневный гомон,

Вслушиваемся в окрестный

Шорох листы – о чем он?

Он говорит об уходе,

Он прощаться торопит

Голосом пилигрима.

Но чем безысходней ропот,

Тем корни неискоренимей.

И я клонюсь головою,

Словно дерево кроной,

Видя, как машут ветви,

Слыша шум заоконный.

И я соберусь однажды,

Решусь на шаг безрассудный,

И будут леса угрюмы

И небеса – безлюдны,

И будут шуметь деревья,

Как прежде они шумели,

Деревья будут прощаться,

А я уйду в самом деле.

Чтоб вышла песня

Был ветер не обучен пенью,

    И необузданно горласт,

Ревел и выл, по настроенью,

    И просто дул во что горазд.

Но человек сказал с досадой:

    Ты дуешь грубо, наобум!

Послушай лучше – вот как надо,

    Чтоб вышла песня, а не шум.

Он сделал вдох – но не глубокий,

    И воздух задержал чуть-чуть,

Потом, не надувая щеки,

    Стал