Андрей Кожухов - Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я давно знал, что она любит тебя, – спокойно заметил Жорж.
– Ты знал? Каким же образом? – удивился Андрей.
– Наипростейшим образом: она сама мне об этом сказала… раз как-то… – Он остановился на минуту, как бы погрузившись в воспоминания. – Вот почему, – продолжал он, – я был нем как рыба. Иначе я бы сказал.
– Сказал? Кому?
– Тебе, конечно! Кому же другому?
– Жорж, умоляю тебя, не договаривай до конца, если не желаешь окончательно подавить меня своими чрезмерными добродетелями, – попросил Андрей, стараясь под шуточным тоном скрыть свое смущение.
Жорж пожал плечами.
– Какие тут добродетели! Простая последовательность моих добрых чувств к вам обоим. Разве ты на моём месте поступил бы иначе? – спросил он, поглядывая на своего друга с напускным простосердечием.
Андрей весь вспыхнул от стыда. Он знал, что не мог бы поступить, как Жорж, и ему было неприятно сознаться в этом.
Видя, как хорошо он попал в цель, Жорж залился таким весёлым, добрым смехом, что Андрей почувствовал облегчение и тоже рассмеялся.
Затем Жорж спросил серьёзным тоном:
– Надеюсь, ты не приревнуешь ко мне за то, что я еду с Таней в Москву?
– Нет, я еще не унизился до такого рода ревности и, надеюсь, никогда не унижусь! – воскликнул Андрей улыбаясь. – Не считай меня хуже, чем я на самом деле.
Глава XI
Передышка
Таня обещала вернуться очень скоро и сдержала слово. Через две недели Андрей встречал ее на вокзале. Вскоре после того они поженились. Для этого не понадобилось, конечно, вмешательства попа или полицейского. Они просто объявили о своём браке близким друзьям.
Их новые отношения не изменили внешней стороны их жизни. Они возобновили прежнюю работу, хотя для этого им пришлось поселиться на другом конце города, так как старый участок стал для них небезопасен. В одном из переулков Кронверкского проспекта они нашли маленькую квартирку из двух комнат и кухни, в которой Таня сама стряпала.
Комнаты были малы, с низкими потолками и плохо меблированы, маленькие окна почти всегда были покрыты матовым слоем инея. Мороз был еще во всей силе, хотя чувствовалось приближение весны. В солнечный день они могли любоваться видом безобразных серых домов через улицу. Ничего поэтического или живописного не было в этом жилище; в своей наготе оно казалось почти мрачным. И однако, оно было для них земным раем – если только позволительно так выражаться, говоря трезвым языком современного человечества.
Первые захватывающие восторги счастья скоро прошли. Они не гармонировали ни с их образом жизни, ни с тем, что творилось вокруг. Но они уступили место более спокойному и более высокому счастью – общности мыслей и чувств и той бесконечной прелести взаимного изучения, которое у влюблённых начинается только после брака.
Они были так глубоко и бесконечно счастливы, как только могли это когда-либо вообразить.
Правда, одного важного элемента для полного счастья не существовало для них. Они даже не обманывали себя иллюзиями насчёт его продолжительности. Наступила короткая передышка – и они это знали. Дамоклов меч[44] беспрерывно висел над их головами. Каждый день, каждый их час мог оказаться последним. Опасности, постоянно окружающие революционера, несколько раз подходили к ним очень близко, как бы нашёптывая: «Memento mori»[45] то Андрею, то Тане, то обоим вместе.
Но они не роптали. Опасности, сопровождавшие их жизненный путь, были в то же время светочами их любви. Что они больше всего ценили и любили друг в друге – была именно эта безграничная преданность родине, эта готовность каждую минуту пожертвовать всем ради нее. Они и любили друг друга беззаветной любовью, полной юного энтузиазма и веры, потому только, что находили друг в друге олицетворение высокого идеала, к которому стремились. Так как верность самим себе, своим идеалам и самой их взаимной любви налагала на них жизнь, полную опасностей, они не отступали. Пусть свершится неотвратимое: они не потупят глаз, что бы ни случилось.
У них не было болезненной жажды самоистребления; они оба были слишком полны бодрости и здоровья, и жизнь теперь представляла для них столько прелести. Но и страха они не знали. Мрачное будущее не портило красоты настоящего. Оно придавало лишь большую цену каждому часу, каждой минуте, проведённым вместе.
Однажды утром – в начале весны – Андрей попросил Таню прочесть ему вслух какую-то статью из новой книжки журнала, взятого у Репина, у которого они провели вечер накануне. Они очень любили читать вместе и потом обсуждать прочитанное. Но сегодня Таня отказалась читать. Лицо ее подёрнулось печалью чуть ли не в первый раз за четыре месяца их совместной жизни.
– Что с тобой, родная? – озабоченно спросил Андрей. – У тебя такой серьёзный и торжественный вид.
Таня не могла в точности объяснить, что с нею. Ничего особенного, просто угнетённое состояние духа.
Она сидела у стола. Андрей расположился на полу у ее ног – его обычная поза, когда они беседовали вдвоём.
– Скажи, о чём ты думаешь, и я постараюсь догадаться, что тебя угнетает.
– Не стоит думать об этих пустяках. Я немного расстроена – вот и всё. Пройдёт само собой.
– Но я хочу знать, чем ты расстроена. Не я ли причиной? Если да, то ты напрасно огорчаешься, потому что лучшего мужа днём с огнём не найдёшь.
– Шутки в сторону, – сказала Таня, и под влиянием слов Андрея ее грустное настроение приняло определённую форму. – Теперь-то мы счастливы, – продолжала она, – но кто знает, на радость или на горе мы с тобой сошлись?
– Всякий поп, если мы позволим ему вмешаться в наши дела, скажет, что на радость и на горе, – отвечал Андрей. – Но откуда у тебя эти вопросы? Я ничего подобного еще не слыхал от тебя. Уж не жалеешь ли ты, что вышла за меня замуж?
– Нет, я не о себе говорю, – сказала она, проводя рукой по густым волосам Андрея. – Но, может быть, ты когда-нибудь пожалеешь об этом. Я часто слышала, что революционеры портятся, когда женятся.
– Так вот что тебя беспокоит! Страх за мою чистоту и беспорочность?
Но он не мог продолжать в том же тоне. Ее глубокие тёмные глаза смотрели на
