В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

повидать Лопатин, а сколько ему еще предстоит увидеть! Но отчего однажды — пусть в полудреме, пусть только на одну минуту — самым главным из того, что есть в мире и что будет в нем, становится существование двух людей? И если, например, Андрей — Варя, Варя — Андрей, что же из этого следует? С вопросом он и уснул...

Свирепая гроза прихватила их в поле после полудня. Грозы бывают страшными даже в лесу и в горах, но в поле стократ страшнее — здесь все, что торчит и движется, способно привлечь молнию. Недаром степные кочевники с древнейших времен смертельно боятся грозы и с началом ее, завернувшись во что попало, прижимаются к земле. Даже неробкий Лопатин, сидя под стогом, вздрагивал, когда прямо перед ним, сквозь водяные потоки, ломаные штыки огня с грохотом втыкались в землю и причудливые огненные деревья разрастались во все небо, раздирая пространство оглушающим треском. Ему случалось в полете попадать в грозу, однажды шаровая молния, лопнув на стекле фонаря, сделала вертолет глухонемым, но, занятый работой, он даже не успел испугаться. Сейчас он оставался бездеятельным созерцателем стихии, и навязчивая мысль холодила его душу: Варя ушла сегодня куда-то далеко, может быть, снова за полевой клубникой, и попала в грозу, бежит открытым бугром к ближней дубраве, и в это самое мгновение какой-то небесный Перун, безжалостный и не способный на промах, поймал ее маленькую, незащищенную фигурку в свой грозовой коллиматор... Или нечаянно, не по прихоти, запустил молнией в ее дом...

После дождя стогометам на покосе делать нечего — вернулись засветло. На деревенской улице весело купались в лужах утки и гуси, радостно щебетали ласточки на проводах. Небольшой Варин дом отмытыми окнами смотрел из-за крашеной голубой ограды, казалось, он сам удивляется тому, что уцелел после разбойного налета грозы. Калитка отворена, у крыльца — Варя с незнакомой девушкой, обе стройные и нарядные: не иначе собрались в клуб, смотреть новый фильм. Что-то снова дрогнуло в нем — почудилось, будто она разглядела его в машине и кивнула издалека. Отец соблазнял щедрым клевом, Андрей отказался: фильм привезли хороший.

В клубе, окруженный знакомыми, он поминутно взглядывал на двери, но сиреневое платье в них так и не появилось. Когда в зале погас свет и на экране опытных и изощренных жуликов стали ловить не менее опытные сыщики, тихо встал и вышел. Отца на речке не застал, лишь отыскал замаскированные донки, присел на влажный пень в тени талового куста над темным заливом, слушая призывные крики охолостевших коростелей и следя за восходом луны. Он словно задремал, и тогда-то качнулась сиреневая ива на другом берегу, перебежала к нему над водой по бликам луны, словно по плитам, и он вздрогнул от прикосновения прохладной ладони и странного близкого шепота...

Глухая темень уже стала сумерками, луна катилась вверх, глубже запускала мягкие лапы в приречные заросли, засыпала поляны ворохами серебристого света, озарился весь просторный речной плес, курясь теплым парком, и один за другим умолкали утомленные коростели, никого не дозвавшись, а таинственные шепоты превратились в шорохи лесных зверюшек и путешественников лягушат, отправляющихся по росе в свои далекие страны, полные грозных и все-таки манящих опасностей. Андрею стало жаль разрушенной иллюзии, он поднялся, постоял и пятнистой лунной травой пошел в село напрямую, не замечая, что брюки вымокли до колен, а в туфлях, надетых первый раз, хлюпает сырость. У околицы недоуменно остановился: «Очумел я, что ли? Можно подумать — пригласил ее, она пообещала и не пришла...

Она? Неужто она — Варька Сурина, Варюха, Варежка... Варвара. Варенька... О н а...»

Если бы три года назад, в его предыдущий приезд, кто-то сказал, что капитан Лопатин, командир звена боевых вертолетов, однажды в отпуске за полночь не сомкнет глаз, думая о той голенастой зареванной девчонке с мятым бантом в косичках, которую спасал от озорных мальчишек, он только улыбнулся бы и тут же забыл о неловкой шутке. И вот она спит, ничего не ведая, в третьем доме через дорогу, а Лопатин бродит по искристым лунным травам, вымокнув до пояса, грезит сиреневым платьем и девчоночьими веснушками. Перегрелся, что ли? Так пора остудиться после грозы и купания в росе... «Колокольчик...» В том-то и дело, что, едва услышал за дверью голос, вошел, увидел, поймал чуть растерянный взгляд, едва в памяти пробежала первая искорка, пытаясь озарить далекое, еще не узнанное, послышался ему колокольчик.

Или сигнал возраста — ведь скоро двадцать семь стукнет? Не зря вчера на реке явились эти мысли о женитьбе. А тут деревня, где всякая встречная девушка кажется Марьей-царевной. В кино-то надо бы ее действительно пригласить, познакомиться, рассмотреть, узнать поближе. Это ни к чему его не обязывает.

Так уж и не обязывает? Тут ведь, брат, деревня...

Едва, кажется, голову приклонил — в сон вкрались осторожные шаги, Андрей привычно вскочил. Сквозь листву тополя в окно пробивалось горячее влажное солнце.

— Спал бы, сынок, — пожалела мать. — Обойдутся нынче без тебя на покосе. Обрадовались — нашли работничка дарового.

— Неловко, мама, вчера обещал.

— Мало ли чего обещал? Дело молодое, отпускное — прогулял малость, эка беда! Не обидятся. Там-то, на службе, небось лишнего поспать не дадут.

— Там, мама, меня к машине не подпустят, если не выспался.

Вошел отец, внес запах реки, килограммовую щуку и двух язей, поддразнил:

— Твои-то ждали, ждали да вильнули хвостами: кланяйся, мол, засоне.

Пока Андрей рассматривал улов, отец все косился на его туфли в пятнах глины, наконец не вытерпел:

— За реку, што ль, провожал кого?

— Донки твои проверял, да зря старался.

Отец недоверчиво покряхтывал, разуваясь, — кажется, он подозревал, что сын вспомнил старую привязанность. В курсантском отпуске гулял Андрей с девицей из-за реки, переписывался потом с полгода, но все как-то само собой и кончилось. Она уезжала, была замужем, разошлась, воротилась и теперь жила с родителями и сыном на той же заречной улице, оторванной от села. Андрей не стал разубеждать отца — и без того ему донесут, где был сын накануне вечером. Но до чего чувствовал его батя всякое настроение сына! Мать, конечно, тоже чувствует, но та лишь глянет молча, пристально, как будто жалеет — такого-то здоровяка! Отец — нет. Хоть намеком, а требует ответа: где был, почему прогулял и с кем?

— На покос-то не собирайся, уж уехали. Я сказал — дела у тебя. Сами нынче обойдутся: ворошить — не метать.

И тут за сына распорядился.

В тот день