Неровное дыхание. Статьи и расследования - Геннадий Литвинцев

По-иному показалось мне тогда же всё происходившее в Праге. Холодок отторжения и брезгливости от буржуазных «свобод без вуали», будивших в человеке блудливую обезьяну, тёмного зверя, безразличного к чувствам другого, остудил наивно-восторженные мечтания. И позволил на многое посмотреть другими глазами. Не изменился взгляд и теперь, когда понатыканы шесты по всей России, и заказать женщину так же просто, как пиво или пиццу.

Спустя сорок лет довелось и мне оказаться в Праге. Несмотря на позднюю осень, город полнился гомоном приезжих со всей земли. Из-за тесноты на Карловом мосту, если не остеречься, можно было слететь в реку. Всюду пили и ели. Местная пресса пишет, что в Праге и вообще в Чехии процветает секс-туризм, многие иностранцы едут «за этим». Для блудников здесь, как и в Амстердаме, средоточие мира. Они съезжаются, чтобы дуреть от травки, сношаться, как собачки, на газонах, изучать анатомию на выставленных во множестве заведений напоказ женщинах. Недавно на Старомеской площади проводился фестиваль онанистов. Это крайнее самоунижение человека в сраме они именуют свободой. И готовы платить за такую свободу полным отказом от своей души. Мефистофелю тут незачем подписывать контракт с каждым поимённо – достаточно иметь трастовый договор с турагентствами и хозяевами сети разврата. В конце такой свободы – застенок постыдного рабства.

Юдашкин против Фидия

Гламур жалок при свете искусства

Искусство наполняет жизнь смыслом, красотой, подлинностью. Взглядом на Нику Самофракийскую хорошо бы начинать день, а стоянием пред Пьетой Микеланджело оканчивать. Но в Москве бываешь не часто. И не всякий раз удаётся найти время для музеев и выставок. В этот раз – получилось.

И вот поднимаюсь на второй этаж Пушкинского Музея, предвкушая встречу с Вечностью. Но что это?! В зале – пёстро расфуфыренные цветными шелками и стеклярусом женские фигуры, словно по недоразумению занесло меня на маскарад, элитную pre-party, ярмарку девиц для миллионеров. Предложение большое, но выбирать не из кого – модели все как одна с мелкими головками, с плоскими, лишенными всяких индивидуальных черт лицами. Между тем они в центре, на свету, а античные шедевры, скульптуры и барельефы, теснятся в тенечке вдоль стен. Пытаюсь выбрать позицию, чтобы увидеть всё же творения Фидия, Пифокрита, Праксителя, заслониться как-то от нашествия назойливых манекенов. Но разряженные куклы бесцеремонны, нахальны, смотрят пустыми глазами в уверенности, что это они, а не солнечные боги и богини правят сейчас миром, что сдан им и зал, и музей, и весь город. И это ради них, пластмассовых красоток в цветном тряпье и бриллиантах, а не для Афродиты Милосской подъезжают богатые и столь же разряженные господа.

Оказывается, в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина развернулась двухмесячная выставка «Валентин Юдашкин. Мода в пространстве искусства». Вечерние платья демонстрируются среди статуй Древней Греции, ювелирные украшения – в зале Средних веков, каскады складок громоздятся рядом с шедеврами Высокого Возрождения. Организаторы выставки называют такое совмещение экспериментом, не сомневаясь в его успехе. Многочисленные гости презентации раздают затее пышные похвалы.

Действительно, большинство посетителей (скорее, посетительниц), не замечая искусства, кружатся вокруг нарядов от Юдашкина, чья коллекция, проникнув в залы Греции и Рима, итальянского Ренессанса, немецкой Реформации, в нелепой гордыне вознамерилась затмить и посрамить духовное наследие человечества.

Скажут: изделия известного модельера – тоже в своём роде искусство. Кто же спорит, искусство, только гламурное, вроде поп-арта. Но возможно ли соединить вечное и сезонное, божественное и утилитарное, подлинное и глянцевое? Какой-то нелепый «сюр» вышел из этой затеи. Думаю, и модели Юдашкина выиграли бы, если б их разместить в другом, автономном, специально для них отведенном пространстве. Соседство же с богинями и грациями только подчёркивало их жалкую простоту, создавало впечатление мишуры и барахольности. Так смотрятся бумажные цветы среди живых роз, церетелевы зверушки рядом с кремлёвскими башнями. Так терзает слух сигнал мобильника в час литургии.

В искусстве есть понятие «контрапункта», сопоставления, конфликта понятий, характеров, мировоззрений. Пункт против пункта, утверждение против утверждения. В Пушкинском Музее я это остро почувствовал. Гламур и глянец сами по себе бесплодны и бескровны, им нужен внешний фон, антураж. Вот почему им так важно попасть в музей, лучше – в соседство с классикой, с искусством, уже получившим санкцию вечности. Это придаёт важности, респектабельности, кладёт на сиюминутное барахло отсвет подлинности. Вне музея экспонаты «от кутюр» – всего лишь одёжка, пусть и безумно дорогая, для избранных. Экспозиция могла бы занять самые шикарные залы столицы, отдельный дворец – но этого мало. Хочется оттеснить Фидия, занять место Рембрандта. Как попрыгуньям из нашумевшей группы мало покривляться на улице или в подворотне, надо в храме. Поп-арт и гламур не хотят признавать, что их предназначение быть обслугой – декораторами, официантами, портными. А между тем жалко заискивают перед богатством, перед хамом, перед невеждой. Это-то и показывает их настоящее место – лакея в передней, которому ещё недавно не полагалось появляться в гостиной.

Музыку жалко

«Не забуду чудного вечера в яснополянском зале, когда Гольденвейзер долго и прекрасно играл Шопена. Лев Николаевич слушал-слушал и, наконец, не выдержал:

– Вся эта цивилизация, – воскликнул он дрожащим голосом и со слезами на глазах, – пускай она пропадёт к чертовой матери, только… музыку жалко!

В машине звучала музыка, Радио России передавало концерт «по заявкам», слало музыкальные приветы радиослушателей супругам и родственникам, коллегам по работе, соседям по даче. Стало даже интересно: что же выбирают нынешние меломаны? Увы, репертуар концерта свёлся к вездесущему «топу», «попсе», валовой продукции «фабрики звёзд». Никто не заказал народную песню, романс, что-либо из классической музыки, да хотя бы качественную эстраду.

Такие концерты, кажется, лучше всяких опросов отображают массовый вкус. И невольно вспомнилось, что прежде по радио и телевидению, в том числе и в концертах по заявкам, время почти наполовину заполнялось классикой. Серьёзная музыка звучала часами. Полюбить Бетховена, Грига, Чайковского, научиться распознавать музыкальные жанры и стили мне в детстве, проходившем вдалеке от консерваторий и филармоний, помогло московское радио. Что ж, вот философ Григорий Померанц получал музыкальное образование в ещё менее подходящих условиях: «Самое главное, что я там, в лагере, ощутил, это начало моей любви к музыке, – вспоминал он. – В темные зимние ночи, в мороз градусов тридцать пять, хорошо было слушать то, что передают по радио. А надо отдать должное тогдашнему режиму – популяризировали они хорошую музыку, передавали по радио симфонии и оперы. Так как работа у меня была теплая, я не намерзался за день, и валенки у меня были. Я гулял по лагпункту и слушал. В окружающей темноте я мог наконец сосредоточиться и воспринимать классическую музыку. И я вынес из лагеря то, к чему на воле безуспешно стремился шестнадцать лет».

Последним спектаклем музыкальной классики на центральных каналах ТВ (канал «Культура» не в счёт) был, кажется, балет «Лебединое озеро» в приснопамятном августе 1991-го. За прошедшие с того времени годы музыкальная культура приобрела катакомбный оттенок, стала привилегией неисправимых чудаков или отверженных.

На симфонических концертах видишь стариков и учащихся музыкальных колледжей. Не знаю, как в Москве, но в воронежской филармонии «не светятся» представители «элиты», модной молодежи, да и нашего брата-журналиста никогда не увидишь.

Не престижно, не принято… Выросло поколение, даже не подозревающее о существовании иной, непопсовой, музыки.

Однажды в большом книжном магазине я выбрал диск с симфониями Гайдна. Продавец посоветовала подойти к администратору и прослушать хотя бы начало. «Знаете, нередко на дисках записано совсем не то, что значится на этикетке», – пояснила она.

Нет, на этот раз записано было то самое. Когда администратор поставила диск и вместо бренчавшей до этого повсеместной ерунды полнозвучно вошли в зал, наполнили и осветили его начальные аккорды симфонии фа диез минор («Прощальной»), все, кто ни был там, невольно оставили свои занятия и, пораженно застыв, внимали Музыке.

Миг волшебства длился недолго, буквально две-три минуты. Поблагодарив администратора, я забрал покупку и направился к выходу. И тут ко мне бросилась девушка с раскрытой книгой в руках. «Скажите, пожалуйста, что это было?» – спросила она. Я показал ей диск. «А где это можно взять?» «Да вон же стенд, у той двери». «Спасибо, я никогда не слышала ничего подобного. Чудо какое-то!». Я пожелал ей новых открытий.