Золотой медальон - Марта Шрейн

Матушка некоторое время молчала. Я даже задремал. Она почувствовала это и попросила:

«Не спи, Гришенька. Сейчас о тебе речь пойдет. Когда встретишься со своей матерью, она расскажет тебе об отце, о том периоде, когда они уже были семьей, и ты родился. и Глаша поселилась с вами, и выхаживала тебя, как когда–то твоего отца. Так вот, твой отец был очень заметной фигурой. Так похож на твоего деда! А после Октябрьского переворота, который называется на французский манер революцией, прошло еще только двадцать лет, и многие знали князя в лицо. Опасаясь, что вдруг кто–нибудь из этих людей признает в моем Алешеньке его сына, я запретила Глаше с Алешей наезжать ко мне. А сама, по возможности, изредка приезжала в Саратов, где он учился в летной школе, а потом встретилась с ним два раза в Москве. И однажды Глаша познакомила меня с родителями твоей мамы. Представила как сестру Алешиного отца, то есть опять же ему теткой. Я совсем недолго у них была. Надо сказать, все золото и драгоценности фамильные мне пришлось потратить на содержание Алешеньки, чтобы он ни в чем не нуждался. Да и Глашу нужно было выучить, поднять из школьной уборщицы до учительницы начальных классов. Она этим очень гордилась. Я же была плохо одета и плохо обута, но своего вида не стеснялась, так как знала себе цену. В тот приезд домработница твоей матери, вернее ее родителей, провела меня на кухню, и предложили еды. Отказавшись, я сидела в ожидании хозяев. Услышала звонок и мужской голос спросил домработницу:

— Феня, ты хоть напоила гостью чаем с дороги?

На что та ответила:

— Она не желает ни чаю, ничего другого.

И снова тот же голос:

— Пригласите гостью к нам в гостиную.

Твоя бабка по матери измерила меня взглядом с ног до головы, но когда дошла до лица, запнулась. Наверно, потому, что встретила мой, еще более высокомерный взгляд. Эту сцену наблюдал твой дед, отец твоей матери, крупный музыкант Востриков Николай Васильевич. Он, в отличии от жены, смотрел на меня широко раскрыв глаза, потом слегка поклонился, представился и представил свою супругу, чем немало удивил ее. Жена его, людей из простого сословия презирала. На это у нее была веская причина. И потому, как я узнала от Глаши, отца твоего она считала недостойным своей дочери Элен — так звали твою маму дома и в театре. А Николай Васильевич, наоборот, сразу полюбил твоего отца и простая фамилия Кузнецов (фамилия его кормилицы Глаши), которую носил мой сын, не пугала его.

Николай Васильевич провел меня в столовую, и я не знала, как мне быть. Честно говоря, хотелось оставаться самой собой и не играть роль крестьянки. Она, твоя бабка, ей не было еще и сорока, расспрашивала меня об Алешином отце: какое у него было образование, кем он работал. Я отвечала однозначно, как научила Глашу:

— Образования у него не было. Работал грузчиком в порту, потом матросом. Погиб в гражданскую войну.

— Да, что ж, не всем быть культурного происхождения, — с явным пренебрежением заметила она мне.

С пренебрежением потому, что у нее на примете был жених для дочери повыше рангом. Но диалог между мной и Николаем Васильевичем все же состоялся, глазами. В конце обеда он сказал мне:

— Когда–нибудь, настанет время, и этого можно будет уже не скрывать, то есть не стыдиться своего происхождения. Он явно имел в виду дворянского. Уж он–то не обманывался по этому поводу.

Я дождалась молодых. Твоя юная мать Елена, мне понравилась. Видно было, сына моего она любит. А Алеша хотел проводить меня на поезд. Элен ни на минутку не оставляла мужа, но отец ее меня понял, что нам с Алешей нужно побыть наедине, и попросил дочь остаться дома под предлогом, что ей пора собирать вещи в дорогу.

И вот матушка начала рассказ обо мне:

— Ты, Гришенька, родился 14 апреля 1940 года. Назвали тебя в честь деда Григорием, а твоя мама звала тебя Гошей. Твое рождение было счастьем для всех нас! Но Советская власть не позволяла людям быть счастливыми. Без устали искали врагов народа. Тебе исполнилось только два месяца, когда арестовали твоих родителей. Нет. О княжеском происхождении твоего отца никто не знал. Но странное дело, Алеша уже и в их партии спрятался. Сто раз проверяли биографию, но от смерти это его не спасло. Да, он стал военным летчиком и вполне мог погибнуть в бою, защищая новую страну, этот ужасный строй. Но его обвинили в шпионаже в пользу Германии и в организации заговора в полку. Не знаю, кого уж там пытали. Кто вынесет пытки? Специально подсказывали, кого шпионом назвать. По плану нужно было на любом предприятии, даже среди крестьян, находить врагов народа, а среди военных и подавно…. Как рассказывала Глаша, ночью в квартире раздался телефонный звонок. Незнакомый голос предупредил: «Сегодня за вами приедут». И положили трубку. Отец твой велел быстро всем собираться в дорогу, ехать ко мне. Пока Глаша в вещмешок кидала твои вещи, Алеша собрал все деньги, какие нашел и отдал их Глаше. Элен, твоя мать, в одной ночной сорочке металась по квартире. Она отказалась оставить мужа. Кидалась, то к нему то к тебе. Алеша выпроводил Глашу с тобой на улицу. Велел идти скорей за угол и к вокзалу. Садиться на любой поезд и с любыми пересадками добираться до меня, его матери. Он отлично понимал, арестуют даже Глашу. А ты в приюте окажешься. А приют — это конец. У человека нет будущего. После приюта ребенок оказывается на дне жизни.

Алешенька просил Глашу передать мне горячие заверения в своей любви и пообещал, что если останется жив, даст знать. Но я и в этот раз знала, что теперь не увижу больше и сына. Будь проклята эта бандитская власть!

Матушка проглотила комок в горле, помолчала и спросила:

— Гришенька, ты спишь?

— Нет. Но как бы мне хотелось узнать каким он был, мой отец.

— У меня есть альбом с их фотографиями. Завтра ты его увидишь. Там и снимки твоих предков…. Я не говорила еще, что раз в год Глаша по моему настоянию фотографировала Алешу и передавала мне его карточки? И свадебные тоже. Но ты спи, малыш. Я себя чувствую не плохо. Даст Господь, не останешься сиротой. Договорим на днях, — вздохнула матушка.

Но я попросил:

— Рассказывай дальше, как няня до тебя добралась?

— Глаша пришла с тобой на руках и с тяжелым рюкзаком за спиной, рано утром, в шестом часу. Был июль месяц. Погода стояла прекрасная. Я, как всегда, пошла к могиле моего князя, посидеть рядом с ним, когда услышала детский плач у самой ограды. Повернулась и вскочила со скамьи. С другой стороны, с тобой на руках стояла Глаша. Она знала, что найдет меня у могилы мужа. Сквозь прутья разбитой ограды Глаша протянула мне тебя и оглушила известием об опасности, которая ждет моего Алешу и невестку. Подсказала, чтобы ребенка подкидышем своему начальству, назвала. Затолкала мне за ограду твои вещи и назначила встречу на колхозном рынке.

С тобой на руках я села на скамью у могильного холма и сказала мужу:

— Ну вот, Гришенька, у нас с тобой есть внук, а Алешенька, ты свидетель, я его берегла, как могла. Ради него отказалась от материнского счастья видеть его каждый день. Какой же был крутой переворот, если после него хорошим людям нет больше места на этой земле. Чего ты Гришенька молчишь? Что мне теперь делать? — и в эту минуту меня осенило, как будто свыше — усыновить внука.

В девять часов утра, как всегда, со своим портфелем, пришла на работу Пелагея Степановна, и я принесла ей тебя в кабинет уже чистенького переодетого, сытого и положила на кожаный диван. Мне нужно было быть очень дипломатичной, из расчета с кем имею дело, чтобы ты остался со мной, не то пришлось бы уйти с этой работы, то есть оставить твое родовое гнездо и могилу моего мужа. Поэтому как можно спокойней объяснила:

— Пелагея Степановна, смотрите, подкидыш, через прутья ограды просунули. Убираю я парк, слышу, кто–то пищит. Смотрю сверток. Вот, Господь ребенка Вам послал.

Ребенка? — не сводя глаз с тебя, удивилась она. — Никакого бога, конечно, нет. Просто это какая–то девка гулящая подбросила. Нужно его в приют определить.

Делаю вид, что соглашаюсь, и предлагаю:

— Давайте хоть посмотрим, мальчик это или девочка?

Пелагею Степановну взяло любопытство, она подошла к тебе и говорит:

— Одежда, конечно, богатая, — и неумело развернула пеленки.

— Мальчик, — сказала она. И тут ты мне помог. То ли тебе щекотно стало, но ты вдруг заливисто засмеялся и сердце грубой женщины смягчилось.

— Возьмете его себе, или мне его усыновить? — спросила я и продолжила:

— Если есть бездетные женщины, которые могут заменить ребенку мать, зачем же ему в приюте без любви расти. Молоко здесь, в столовой, всегда есть. Он будет вас больше меня любить, потому что Вы героиня. А я могу его растить здесь, вам на радость Нам же в санатории и заведующая хозяйством нужна. Одна учительница, Кузнецова Глафира, просила меня поговорить с вами о работе. Она будет нашего ребенка учить (я имела ввиду Глашу). Неужели мы, три женщины, еще не старые, не поднимем на ноги этого советского ребенка? С Вашей помощью, когда вырастет, сможет красным командиром стать.