Золотой медальон - Марта Шрейн

— О–о–о! Да ты богач! — удивился Иван Иванович. Это хорошо, а то мать вернулась бы а в доме ничего. У меня есть хлеб и немного картошки. Пенсию еще не дали, — смущенно оправдывался он, категорически отказываясь открыть консервы и банку с молоком, и только снова смущенно сказал:

— А кусочек сахара с твоего разрешения, возьму. Приятно попить чай с сахаром. Недавно карточки отменили. Теперь, если деньги есть, то свободно покупать все можно.

— У меня много денег, — похвалился я.

— Много, денег не бывает. Но я рад за Элен. Извини, Гриша мне приятно твою маму Елену, так называть. Ты вот что, умывайся, попьем чай и ложись спать. Небось, устал с дороги. А завтра утром с 10 до 12 часов посетителей в больницу пускают. Я тебя отведу. Только бы она не очень разволновалась. Ляжешь спать, закройся на крючок, а уходишь, вот замок висит, закрывай дверь с другой стороны. И от общей двери у каждого из нас свой ключ. Вижу, он здесь на гвозде висит. Дверь мы всегда закрываем. Ну все, Гоша, так тебя твоя мать называет, доброй ночи тебе.

— И вам тоже, — ответил я и в первую очередь снял брюки, распорол двойную заплатку, достал медальон, осмотрел комнатенку, куда бы его спрятать и без труда нашел у окна, под потолком расщелину, удостоверился, что она не очень глубокая и сунул тут заветный узелок, впервые подумав, вот мама обрадуется. Женщины любят все блестящее. А главное, придется привыкнуть к тому, что я теперь Гоша, Гоша Кузнецов.

На следующее утро Иван Иванович зашел за мной и повел меня в больницу. На мое удивление это было огромное одноэтажное здание с широким огороженным двором, в котором росли и кусты и деревья. Но на них еще едва проклевывались листочки. Иван Иванович объяснил:

— Госпиталь здесь был во время войны, а сейчас областная больница. Тяжелобольных сюда привозят. Ты, Гоша, присядь на скамейку, я выведу твою маму, подготовлю ее к встрече с тобой и позову тебя.

Ждать пришлось не долго. Иван Иванович бережно вел в мою сторону маленькую худенькую, как мне показалось, девочку–подростка. На ней был теплый халат, она радовалась солнцу и слабым голосом говорила:

— Какое счастье, что я дожила до весны и есть Вы и Аристарх Андреевич, и что навещаете меня. В больнице только от одной скуки помереть можно.

Иван Иванович посадил ее на скамейку, в десяти шагах напротив меня.

— Вот моя мама, — подумал я. — Что — то сейчас произойдет.

Иван Иванович, между тем, радостно говорил:

— Элен, Вас ожидает еще одна радость. Вчера я встретил с поезда вашего сына.

— Как встретил? — изумилась мать.

— Ну, я перехватил телеграмму, которую он с Москвы вам отправил.

— А где же он, где же мой сын? — разволновалась мать.

— Элен, если успокоитесь, скажу где.

— Я спокойна, пожалуйста, Иван Иванович, где он?

— Недалеко от вас, сидит на скамье.

Мать посмотрела на меня. Лицо ее покрыла еще большая бледность. Она поднялась с места и шагнула в мою сторону. Я тоже встал и пошел к ней — к незнакомой маме, не зная как себя вести.

— Гошенька, сынок мой! — прошептали ее губы.

Я поспешил ей навстречу, боясь, что она упадет, не дойдя до меня. И она упала на меня. Наверное, ее охватило оцепенение. Она не могла говорить. Иван Иванович нас обоих отвел на скамью, посадил рядом. Мать вцепилась в меня, как будто меня кто–то хотел у нее отнять. Иван Иванович радостно произнес:

— Какой шикарный у вас мальчишка! Я уже чай с ним пил. И вам нужно мобилизовать все силы, чтобы выздороветь и вернуться домой к сыну.

— Теперь выздоровлю, выздоровлю — прижимаясь ко мне, твердила мать. Повернула меня лицом к себе жадно всматриваясь, повторяла, — Похож, похож на отца, на моего Алешеньку! Сыночек!

Слезы навернулись, было ей на глаза, но Иван Иванович сказал:

— Все, Элен, идемте в палату. Ваш Гоша уже никуда не денется, завтра придем к Вам снова, волноваться вредно. Мы с Лидой позаботимся о нем. Выздоравливайте быстрей.

Но мать не отпускала меня, боясь, что я снова потеряюсь.

— Как уже!? Он же может побыть со мной в палате.

— Иван Иванович объяснил ей, что меня сейчас в палату к ней не запустят, что ей сейчас необходимо принимать процедуры и с трудом оторвать ее от меня. Мы с ним проводили ее до дверей больницы. Я не знал, что сказать. Мать снова было обняла меня со словами:

— Гошенька, какое счастье! Я скоро вернусь домой. Ну, от силы, еще неделю, приходи, сынок, завтра, — поцеловала она меня в обе щеки.

Иван Иванович толкнул меня в бок, я понял, нужно хоть что–то сказать в ответ и пробурчал: «До свидания, мама!» И это далось мне не легко.

— Голос начинает ломаться, — с нежностью заметила мать. Но Иван Иванович загородил меня от нее и уже твердо сказал:

— До завтра, Элен. Завтра он придет к вам и уже всегда будет с вами.

Утром во дворе я познакомился с рыжим веснушчатым Колькой. Он тоже шел в больницу.

— Побежали, кто быстрей, — подзадорил он меня.

У меня был, первый детский разряд по бегу и хотелось похвастать этим перед новым товарищем. Бегал Колька хорошо, но я его легко обогнал. Потом сделал вид, что выдохся и дал ему меня обогнать, сказав:

— Зачем бежать, прием посетителей с 10 до 12 часов успеем.

— А я так, для себя. Мне для дела нужно быстро бегать. Потом расскажу. Твоя мать — тетя Лена? Моя тоже в лагере с ней была. Да ты не стесняйся. Здесь же поселение для таких же, как наши родители. Там, в лагере, они и надорвали свое здоровье. Только мать моя не виновата ни в чем. Я бы еще хуже поступил на ее месте.

— А что она сделала? — заинтересовался я.

— У вас в школе висел портрет Зоси Малининой?

— Ну, конечно.

— Этой сволочи восемнадцать лет только было, но поступила она хуже фашистов. Представляешь, германцы ушли вперед, а в нашем селе оставался маленький гарнизон, из десяти солдат и коменданта. Их разместили в больших избах. А в больших избах, ясно, жили большие семьи. У моей мамки шестеро сестер и три брата. Старшие имели много детей. А у одной из них еще жили родители матери, старики. И солдата туда поселили. А дети все маленькие, их много. Партизаны, сволочи, нет, чтобы подловить этих солдат и убить, они дали задание этой комсомолке сжигать дома, где солдат на постое был. Она, эта Зося, сожгла уже шесть домов. Вместе с солдатами: тридцать малых детей и шестеро матерей, и пять стариков. Не только родню и родителей моей матери сожгли, а у других тоже. Никак не могли поджигателя поймать. Односельчане выследили его, оказалась переодетая в парня девка–паскуда. Сдали ее коменданту и сами ей казнь назначили — повесить прилюдно. И не кричала она: «Сталин придет», а ревела как белуга, это уже в кино вставили, что хотели.

— Так она, вроде, только конюшню подожгла, — усомнился я.

— Врут. Не верь. А если и поймали на конюшне, чего же партизаны не пришли и не увели лошадей? Зачем жечь животных? Разве после этого она человек? Жаль, ее повесили, а не сожгли саму. Как только Красная армия вошла в это село, всех же пострадавших от этой сучки сразу арестовали и в лагеря. Мы с сестрой у родни росли. А каково у них, когда им своих детей кормить нечем? В прошлом году маму освободили, она нас с сестрой и вызвала. Да только не жильцы они, что в лагерях побывали. Перетрудились, надорвались на тяжелых работах, потому все время в больнице лежат. Инвалид — моя мама. Пенсию такую платят, что на нее не хватает, не то, что на нас. Но в больнице она радуется. Там кормят хорошо. Она даже нам еду запасает. Только я так жить не хочу, вот и ворую.

— Ты воруешь? — удивился я его признанию.

— Ну, да. Все знают. Поймать не могут. Я быстро бегаю, а ворованное сдаю Витьке. Он — вор в законе. Ему уже 22 года. Витька мне за это деньги дает.

— Но воровать не хорошо, как можно…

— Не хорошо? — прервал меня Колька. — А на какие деньги ты со своей мамой жить собираешься? Это в газетах капиталисты используют детский труд. А я бы лучше работал, а не воровал. Да ты не думай, у бедных ничего не беру, и у работяг тоже. Богатые только спекулянты, да продавцы. У них за день столько денег набирается. Вот продавец сметану разводит водой, да еще обвесит тебя, да еще обсчитает. И другие продукты тоже, весы подтолкнет пальцем и все. А себе золотые перстни, сережки и цепи на шеи. Мы с ребятами снимаем с них все, они и не жалуются. Спросят ее в милиции, на какие деньги купила, еще хуже будет. А мамка придет с больницы и не голодает. Мамка малограмотная. Я вру, что нам с сестрой помощь продуктами оказывают, она верит.

— Ты мне поверил насчет этой Зоси?

— Да я знаю, что вся печь и фильмы — всё враньё. Верить нужно только близким, они нас любят.

— А ты как мать нашел?

— Она нашла меня. О, мы уже пришли. Тебе в какое отделение?

— Мне девятое, а тебе?

— Второе. Буду тебя за воротами ожидать, — кивнул мне Колька.