Золотой медальон - Марта Шрейн

С полчаса они там разговаривали. Я же в это время объяснялась с матерью. Рабоче–крестьянских детей она считала хамами и потомками хамов, и не верила, что образование, этот вершок знаний, может «окультурить чернь», вызволенную из глубин 1Х века. В этом- я была согласна, но мой Алеша исключение из правил. И приводила примеры того какой он культурный и внимательный ко мне и обняв ее, прошептала: «Маменька, я люблю Алешу больше жизни». Тут и отец с Алешей вошли к нам. И он предстал перед матерью. А скажу, у Алеши была такая хоризма, ну обаяние, что мать сразу стала учтивой и сказала:

— Приятно познакомиться. — меня мама любила. И, пригласила его к столу. За столом она все наблюдала за ним. И не удержавшись, все же съехидничала, заметив ему:

— И когда же вы, крестьяне, научились так управляться за столом ножами и вилками?

На что Алексей на полном серьезе ответил:

— А вот, когда Зимний Дворец брали, увидели Венеру Милосскую и сразу поняли, нельзя хватать еду грязными руками, можно этих самых рук лишиться.

Отец мой расхохотался. А мать, дождавшись, когда он успокоиться, недовольно передразнила Алешу:

— Брали Зимний Дворец. Женский батальон из двадцати девяти человек охранял его Забежали тридцать пьяных матросов, разоружили женщин, изнасиловали и выгнали их из Дворца. Вот и весь ваш подвиг. И переворот тоже делался бандитами, на бандитские деньги. А уж фильмы про революцию сочинять, новая власть мастерица. — И отцу — скажем, соберется наш круг и что же.? Возникнет вопрос, как и о чем говорить с Алексеем.

Отец: ответил:

— Во первых попридержи язык по поводу советской власти. Знаешь что творится. Прислуга может донести. А во вторых, когда бы ты знала, Алексей, так называемый крестьянин, оказывает нам честь прося руки нашей Элен. И пусть рассказывает гостям о коровах и лошадях — и усмехнулся.

Алеша на полном серьезе ответил:

— Мадам, мы крестьянские дети, не знакомы с вашими буржуйскими манерами. Откажете мне, посажу Элен силой на поезд и увезу в Киев. — чем снова развеселил отца. Он смеялся до слез, и это было мне не понятно. И сейчас, вспоминая эти сцены, не понимаю, что происходило. Какие–то странные отношения.

Мать замолчала. Я не выдержал и, несмотря на присутствие Ивана Ивановича, сказал:

— Мама! От вас все скрывали. Отец мой не был крестьянским сыном. Глаша не мать ему. Она его няня. А матушкой как раз являлась Мария Генриховна, которую называли сестрой матроса Кузнецова. Это фамилия Глаши. А мы — Томилины, князья.

Иван Иванович, как мне показалось, вздрогнул, а мать с удивлением спросила:

— Как это князья? Что ты говоришь, Гошенька? Кто тебе такое сказал?

— Матушка, то есть мать моего отца, у которой я рос.

— Нет. Наверное, она что–то перепутала. Не молодая уже была, — засомневалась она.

— Да нет же, фамилия моего отца Томилин, а не Кузнецов. — уверенно возразил я. — Отец твоего мужа — князь, генерал Томилин. Его красные расстреляли в парке собственного Дворца. Жена его, княгиня Мария Генриховна, там его и похоронила А над могилой попросила плотника сделать деревянный обелиск с красной звездой, чтобы открыто ухаживать за ней. И ее, когда она умерла, рядом с ним похоронили. В нашем Дворце сейчас санаторий для всяких советских маршалов. Вы их знаете по портретам, а я их видел в лицо. Как были в юности сапожниками, так и похожи до сих пор на сапожников, только в мундирах советских маршалов. Так моя матушка о них говорила.

И я рассказал все изумленной матери и не менее изумленному Ивану Ивановичу, то, о чем узнал от матушки, перескакивая с одного на другое:

Твой отец признал в нем сына князя Томилина, но скрывал это от своей жены, твоей матери. А по тому времени нельзя было, чтобы слабые женщины знали правду и волновались. По этому и сказа ей, что Алексей оказывает честь, прося твоей руки, но твоя мама не поняла его.

Слушая меня, Иван Иванович, подставив руку под подбородок, внимательно вглядывался в мое лицо. И он, и мать и некоторое время молчали. Я подумал, что они мне не верят, вскочил с места, протянул руку к тайнику над окном, достал узелок с медальоном. Открыл его и полу темная комната озарилась сиянием синего цвета.

— Что это?! — тихо воскликнула мать.

— Медальон. Семейная реликвия. Он передается по наследству жене старшего сына. Вам его передала мама моего отца. Она сказала, что вещь эта необыкновенно дорогая сама по себе, чтобы я ее берег.

Но, глядя на слабенькую мать, подумал: «Ее здоровье мне дороже». А может медальон на продукты обменять? Маме хорошо питаться надо.

Мать взяла в руки медальон, закрыла его, поднесла к губам, поцеловала и сказала:

— Он мне предназначен. А когда Гоша женится, он перейдет к его жене. Так будет всегда. Нас не станет, а медальон свидетель того, что мы были и не только, но и любили. Вот так же держали его в руках предки моего Алеши.

И, немного помолчав, взволнованно уточнила:

— Значит мы — Томилины, а Мария Генриховна была матерью моего Алешеньки? — и мне — Продолжай Гошенька

— А еще я держал в руках наш семейный альбом, где отец сначала маленьким был, со своими родителями, нарядный такой, потом, когда уже у няньки рос, одежду простую носил. Альбом завернул в рогожу и закопал в нашем саду. Еще кроватку деда и многое другое закопал. Коллекцию старинных монет, ну копилку с его детских лет. Все что после грабежа осталось, матушка перенесла во флигель. Будто склад поломанных вещей. Мама, если бы вы знали, как они любили друг друга, ну родители моего отца, бабушка юная и дед–генерал.

— А я как любила твоего отца! Меня с одного ужасного лагеря направляли в другой, но разбуди ли бы меня в любое время ночи и спроси ли бы, чего бы я больше всего хочу, ответила бы: «Видеть его». А потом уже умереть можно.

— И бабка моя так любила своего генерала. И ей не терпелось умереть, чтобы встретиться с ним. Для чего? — удивился я.

— А затем, — ответил Иван Иванович, — любовь есть смысл жизни. Если она тебя посетила, значит, ты жил. А если ты жил, то и умереть не страшно.

— Можно же и без любви жить, — возразил я.

— Зачем, — спросил Иван Иванович, — чтобы кушать? Впрочем, у вас все впереди, Гоша, или как мне называть теперь вас в связи с вновь открывшимися фактами? Вы же князь? А я простой столбовой дворянин. Вам теперь Аристарх Андреевич компания. Он граф по рождению.

Я промолчал. Тогда Иван Иванович вновь обратился уже к нам с матерью, показав на медальон:

— Спрячьте его, и подальше. Терять эту вещь вам никак нельзя.

Но лицо матери вдруг преобразилось, она с жаром воскликнула:

— Нет, я его хоть под кофтой поношу. Он по закону мой. Правда, сынок?

Любуясь моей матерью Иван Иванович говорил:

— Как же вы, женщины, загадочны. Что же вас так прельщает все блестящее, в то время как нам нужны только вы?

И последние слова: «Нам нужны только вы», были сказаны с особой нежностью.

«Он что же, любит мою маму? — удивился я. — А как же жена Лида?»

Но Иван Иванович после этих слов собрался уходить. Мать смутилась, но, справившись с собой, спросила его:

— Что же вы не позвали к нам Аристарха Андреевича?

— Я заходил к нему, его дома нет. А сейчас уже поздно. Вам, Элен, и Вам, мой юный друг, отдыхать пора. Добрых снов, — пожелал нам Иван Иванович и ушел к себе.

После его ухода мать пояснила:

— Ты, сынок, не смотри на то, что он худой и плохо одет. По его учебникам преподавали в университете. Но теперь его фамилию кто–то вычеркнул. А другие фамилии, ничего не значащие, остались там, украли его труд.

Мы долго еще говорили обо всем, и впервые засыпая с мамой под одной крышей в маленькой землянке, подумал — жизнь не так страшна как кажется, я не один; со мной и мама, Иван Иванович, еще какой–то Аристарх Андреевич и ребята со двора.

В середине лета я уже был «своим» в Колькиной компании и оббегал с ними все окрестности. Однажды, повел он меня на Холодное озеро и пояснил:

— Оно бездонное и здесь никто никогда не купается, может в колодец засосать.

Действительно, озеро было круглым, диаметром не менее двухсот метров. И вода очень чистая, снеговая с холмов стекала, как в чашу.

— Сюда метеорит, должно быть, упал, — заметил я вслух.

— Хочешь искупаться? — спросил Колька.

— Нет. Место не исследованное. Но когда вырасту, обязательно организую экспедицию, чтобы измерить глубину и достать образцы того, что туда с неба свалилось.

Ребята с удивлением слушали меня, пока кто–то не пожаловался вслух:

— Есть охота, пошли на Летовку — квасу попьем.

— Туда на лето коров и лошадей сгоняют пастись, потому и называют это место Летовкой, — объяснил Колька. — У них там большая бочка с родниковой водой. Они бросают в нее ржаной хлеб, и от жары квас образуется. Пастухам не очень нравятся наши набеги. Мы весь хлеб обычно из бочки выгребаем. Но квасу попить разрешают.