Золотой медальон - Марта Шрейн

Князь жалобно застонал раз, другой. Я испугалась, что он сейчас умрет. Его стал бить озноб, пришлось накрыть одеялами. Потом его снова бросало в жар, и я вытирала ему лоб и сбрасывала одеяла. В первом часу ночи зашел доктор, покачал головой и ушел. Тогда во мне проснулось материнское чувство, которое сидит в каждой девочке, другого я еще не знала. А может и не материнское. Мне доктор доверил жизнь героя. Он верил мне. И нельзя было дать раненному умереть.

Один раз князь пришел в сознание, посмотрел на меня, еле слышно прошептал:

— Так–то оно лучше, — и опять потерял сознание.

Он умирал и знал это, и я знала. Тогда мне пришли в голову слова любви, которые я вычитала из книг:

— Пожалуйста, очнитесь! Я люблю вас. И всегда, всегда буду любить. — говорила я горячо как актриса, вошедшая в роль и готова была полюбить, лишь бы он не умер, и пристально вглядывалась в его лицо. Оно показалось мне очень красивым. Я уже более искренне приговаривала:

— Я люблю вас!

И, чтобы он поверил мне, полагая, что раненный совсем без сознания, впервые в жизни припала к мужским губам и раз, и второй. Его губы были такие горячие! Во мне проснулось чувство к нему. От жалости я заплакала, мои слезы покатились ему на лицо. Я плакала и просила:

— Боженька, не забирай его. Я буду его очень–очень любить!

С этими словами прижалась к его колючей щеке. Мне показалось, он зашевелился. Я подняла голову, посмотрела ему в лицо, ресницы его дрогнули. Тогда снова поцеловала его и почувствовала, как его губы мне едва, едва ответили. Это значило, что он услышал меня, и будет стараться жить. С одной стороны мне стало очень стыдно, а с другой — гордость за себя, что мои усилия, слова и поцелуи вернули его к жизни.

Два раза приходил доктор. В последний приход он попросил:

— Барышня, будьте здесь на рассвете, чтобы не случилось. Кажется, генерал спит. Сейчас уже нет смысла что–то предпринимать.

Рассвет был уже недалек и с первой зарей раненый снова застонал, но не так жалобно, как ночью. Я сидела на его кровати и всматривалась в его лицо, не бледнеет ли, не умирает ли, и вслух сказала ему:

— На улице весна, все цветет. А Вы хотите умереть.

Глаза раненного приоткрылись и он, едва слышно, прошептал:

— Спасибо, ангел мой.

Я обрадовалась и дернула за шнур колокольчика. И вот у постели больного собрались все, кто в эту ночь не спал.

— Он жив. Он не умрет! — шепотом объявила я.

Доктор улыбнулся и предупредил нас:

— Теперь тихо, пусть спит, кризис миновал. Откройте окна. Барышня, и вы все идите отдыхать. Когда понадобитесь, вас разбудят.

На этом месте моя матушка замолчала, наверное, вспоминала подробности. Помолчав продолжила:

— Вот так, Гришенька! Остальное ты поймешь, малыш, когда станешь взрослым. А через месяц мы обвенчались. Батюшки моего уже не было в живых. А матушка с удовольствием нас благословила.

— Ну, хватит рассказывать, ты устала, остальное потом, — поспи немного, а я в парке вместо тебя поработаю. И пожалуйста, не вставай сегодня, в санатории никого нет, никто не заметит твоего отсутствия.

В первую очередь я направился к могиле деда–генерала и сказал ему:

— Все это интересно про тебя и матушку, но сейчас другое время. Если ты меня слышишь, не забирай ее от меня, я еще не вырос, и люблю ее. — И весь оставшийся день думал о том, что рассказала мне матушка и о любви. Что это такое, если прямо тянет умереть, чтобы только встретиться с любимым. Но кроме тех слов, что слышались с пластинки в романсе о раненном генерале, ничего не приходило в голову. Впервые пришла и печальная мысль, что жизнь — это вранье. И матушка на самом деле бабушка, и могила красноармейца дутая, и санаторий не санаторий, а мое наследный Дворец Но коль это так, то почему мы живем во флигеле, а в наших комнатах ходят красные маршалы, которые непечатными словами ругаются. Может ругаются по привычке, потому что были в детстве подмастерьями у сапожников? Мне вспомнилось, как стоя за кустами, один из этих «великих» маршалов справлял нужду у куста лавра и громко портил воздух, как это делают пьяницы. И все мне стало противным.

Отдохнув, матушка продолжила свой рассказ или, сказать больше, трагедию своей жизни. Но я, с ее слов, должен был знать все, и рассчитывать при этой власти только на себя и никому не доверять.

— Так на чем мы остановилась? Делюсь с тобой, малыш, своими чувствами к моему генералу, потому что ты его кровинка.

Часов в десять утра я, со страхом за вчерашние поцелуи, зашла к нему. У двери стояли и шептались мои матушка и тетушка.

— Да, иди Маша к Григорию Николаевичу. Даст Господь, сегодня все пойдет на выздоровление, — шепотом говорили они, подталкивая меня дружно к двери.

Я подумала про себя: «Генерал был в таком тяжелом состоянии, что почтет мои поцелуи и свой ответный за бред, или сон. И думать нечего бояться». С этими мыслями вошла к раненому, встала рядом с кроватью, потом присела на стул, ожидая, когда он проснется. Было время цветения, начало апреля. Как и сейчас пели соловьи, цвел жасмин и сирень. Ветки цветущей абрикосы качались за растворенным настежь окном. Я сидела и разглядывала спящего… Его лицо казалось мне таким родным! Широкие плечи не были прикрыты, лишь белая повязка охватывала грудь поперек. Да, раньше я мечтала: закончится война, а когда мне исполнится шестнадцать, впервые буду танцевать на балу с героем войны. О–о–о! Его образ давно сидел в моей головке. И мне ли не узнать моего героя с первого взгляда? И вот он явился мне раньше времени. Он лежит здесь беспомощный, и можно любоваться им сколько угодно. В душе моей пробудилось не объяснимое чувство. Еще не любовь. Это как еще не восход солнца и даже еще не заря, а мгновение перед зарей. Совсем рядом, с моей рукой, лежала его рука с перстнями на пальцах. Мне представилось, как он в бою сжимает шашку этой сильной, теперь ослабевшей рукой и захотелось приложиться к ней щекой. Я оглянулась на дверь, никого, и погладила его горячую руку. Подняла глаза на лицо спящего и вздрогнула. Он разглядывал меня. Я испугалась, покраснела и хотела уйти, но не ушла, только потупив глаза, сказала:

— Как хорошо, что вы проснулись. Позову кого–нибудь из взрослых. Но генерал взял меня за руку и с нежностью произнес слабым баритоном:

— Не уходите, прекрасное виденье. Своим вчерашним поцелуем, ангел мой, вы вернули меня к жизни.

— Вам это приснилось, — покраснев до корней волос, торопливо ответила я.

— Конечно же приснилось, но если Вы явились мне в чудесном сне, не оставляйте же меня и наяву, или я умру, — пригрозил он.

— Вам действительно полезно еще поспать, — не глядя на него, ответила я, забрав из его горячей ладони свою руку и, позвонив, добавила, — Вам будет полезно покушать. Вы три дня не ели. Для выздоровления необходимы силы. И поспешно вышла из комнаты.

И занялась заря! И грянул восход, с громким птичьим хором в душе. И наступил праздник жизни. И от волнения вечером я не могла уснуть.

Через неделю доктор попросил меня вывезти раненного в парк, сказав при этом князю: «Это пойдет Вам на пользу».

Я не знала, как мне быть. С одной стороны, юная барышня не должна проводить время с мужчиной, в которого влюбилась, но с другой, он нуждается в моем присутствии и имеет право на внимание с моей стороны. Что там говорить, я не могла прожить и пол дня, не увидев его. Молодой могучий организм выздоравливал. Еще через неделю мы с ним уже медленно гуляли по аллеям нашего парка, и отдыхали на скамейках. И не было весны прекрасней этой. Нам не возможно было скрыть нашу любовь. Ему тридцать пять, а мне пятнадцать. Перед выездом на фронт князь попросил у моей матушки моей руки. Мы обвенчались, и он привез меня не надолго в свое поместье… А сейчас здесь…

— Дальше, дальше, что было? — торопил я.

— Мы приехали сюда. Григорий Николаевич составил на меня завещание, оставив мне все фамильные драгоценности и ценные бумаги. Я пожелала вернуться в родительский дом. Он отвез меня и уехал на фронт. Два раза приезжал мой князь в отпуск. У меня уже родился его сын Алешенька, твой отец. Нашим сыном занималась кормилица Глаша и няньки. Признаюсь, не было у меня к маленькому того материнского чувства, которое должно быть от природы. Я знаю, у многих восточных народов первого ребенка отдают родителям мужа. Он у них последний и самый любимый, потому что молодым не знакомы еще родительские чувства, они заняты друг другом. А я любила только его, моего князя, и жила в ожидании весточек от него. Наши встречи были сплошным счастьем Потом все рухнуло… Случился переворот. Большевики силой захватили власть, началась гражданская война. Царя и его детей расстреляли… Мир раскололся на белое движение и красное. Красные желали разрушить, сжечь все до основания, не оставив камня на камне, убить, уничтожить всех успешных и образованных людей, чтобы потом на этом пожарище, на этих обломках, неизвестно с кем и как, построить новое государство со всеобщим равенством. Они выдвигали ожидаемые чернью лозунги, «Земля, фабрики заводы, Дворцы и поместья будут ваши «и заманивали таким образом людей в свои ряды, а других силой заставляли, Как видишь, Гришенька, никакого равенства нет и не будет. И народам России стало во сто крат хуже, чем при царе.