На шаткой плахе - Владимир Шаркунов

В тюремном дворе пахло соленой рыбой. Перед тем, как затромбовать нас в воронки, СИЗОвские баландеры, под присмотром контролеров, раздавали нам селедку, (до этого каждый получил сухой паек – хлеб и сахар) и причем, без всякой нормы – бери хоть две, хоть пять. Я от этого удовольствия отказался, зная, что воды в столыпине не всегда допросишься. А повезет с водой, может не повезти с оправкой. Такого конвоя, какой доставил меня из Тюмени в Красноярск, дважды судьба не посылает. Не прошло и часа, как я в этом убедился. От самых ступенек тамбура до купе-бокса я пролетел мухой, подгоняемый тычками и пинками солдат. Возмущаться не приходилось. В боксе я оказался опять с той, из отстойника, братвой. И вновь, как и прежде, к нам, как к прокаженным, никого не посадили. Через какое-то время, обустроившись, мы рискнули побаловать себя чайком. А почему бы и нет. Втехушку начали кипятить в кружке воду, – вода в бочонке, закрепленном изнутри бокса к решетке, имелась. Свободные от этого процесса поочередно маячили у двери, надеясь, таким образом, лишить солдата-контролера всецелого обзора купе. Вроде получалось. Вода в кружке начинала шипеть. Еще немного, еще и…

– А вот и пожарники!

У моего напарника от неожиданности дрогнула рука, и он уронил кружку с кипятком на пол. Мы посмотрели в сторону решетки, но тут же присели и обхватили головы руками. Двое солдат, с матюгами и смехом, направили на нас огнетушители. Не более минуты потрудились «пожарные», но и этого времени вполне хватило, чтобы у всех нас верхняя одежда пришла в негодность. Неплохо чифирнули. Сержант предупредил:

– Еще раз заметим, ваши почки перестанут функционировать. Писять в штаны будете!

И вновь возражать не имело смысла. Больше мы не рисковали с чифироварением. Как-то все, вдруг, разом расхотели.

…Мне пришлось еще неделю загорать в Тайшете – в тюрьме-бараке, длинном щитовом строении, в холодной камере, с огромным окном без стекол, прежде чем отправиться до конечного пункта своего назначения.

4

Мои попутчики, утратившие всякий интерес к вольной жизни, здесь слыли заправскими комбинаторами. Дипломатической хитрости им было не занимать. Уголовный мир, с его воровскими законами, научил их быть не карасями, а щуками. Не зря среди нашего брата бытует шутка: «Если отсидел больше пятнадцати – можно смело мочить».

Я, перед тем как покинуть эту компанию, по доброте душевной, сделал каждому презент. Феде подогнал десять пачек махорки и мундштук, с головой чертика. Гному, махровое полотенце и перламутровую мыльницу, а грузину Васико, подарил новенький лепень – муха не сидела. Казалось бы, все по жигански. Однако, видя, что мои сидора ничуть не изменили формы, они тонко и мудрено, чтобы вроде как не обидеть, напутствовали меня. Мол мы, конечно, понимаем, не в Сочи едешь, но только в крытой у тебя все отметут. Жалко будет, да поздно, пропадет барахлишко. Не слышали мы, чтобы в Союзе такая крытка организовалась, куда в таком виде, да еще с таким гардеробом принимали. Шлемка махорки, кусок мыла, пара нижнего белья и одна тетрадь – это все, что тебе, возможно, позволят пронести в хату. И то, при хорошем раскладе. Попадешь ДПНТ под х… вое настроение, можешь и этого не увидеть.

– Хорош, дипломаты! – они начинали меня доставать. – Гасим эту тему! Если и уйдет мой багаж в пользу НЭПа, моя печаль – забота! Доберетесь до Иркутска, там и щегольнете своей эрудицией.

– Да ты не принимай к сердцу, – сказал Гном. – Тебе говорят, как оно есть на самом деле. А если ты надеешься на порядочность администрации, сам знаешь, блевотина все это.

– Я сказал, все! Закрываем тему! – у меня начинали почесываться казанки. – Вам на зоне куда проще развернуться, чем мне в четырех стенах… Так что давайте лучше о космосе поп… Дим. Говорят, на землю огромный метеорит летит. Не слышали?

– Кав-о-о? – раскрыл рот Федя.

– П… дец нам скоро придет!

– Вот бы на какую-нибудь мусарню ебнулся.

– Ага, жди. На нас бы не ебанулся.

– А нам к одному концу.

– Может ты и прав, Федя…

…..Крытка, тюрьма, началась для меня со второй половины сентября 1978 года, на тулунской земле Восточной Сибири.

Моросил мелкий, не по-осеннему, теплый дождик. Привокзальные деревца растеряли былую зелень, но зато обрели богатое разнообразие красок, напоминающие калейдоскоп. Листья акаций, не в силах выдержать тяжести дождя, до срока, не кружась, падали на землю. Стоя на мокром асфальте перрона, я глубоко дышал, хотелось как можно больше пропустить через легкие свежего воздуха. Я готов был простоять так хоть час, хоть день… Конвой не торопился. Старшина, стоя на ступеньках тамбура, что-то еще выяснял у прапорщика столыпинского конвоя.

Другой конвоир стоял метрах в трех от меня с автоматом на перевес, поигрывая наручниками в свободной руке. Браслеты мне не одели, как я полагаю, из-за моего багажа. Не потянут же они мои сидора. Удивляло меня и само поведение конвоя по отношению к этапируемому. На меня никто не гаркал, не торопил, толкая в спину, не запугивал. Было в этом что-то интригующее. Я, признаться, такого не ожидал.

Вскоре объявили об отправлении поезда, старшина спрыгнул со ступенек и подошел ко мне.

– Ну, что крытничек!? Поехали? – сказал он, по отечески хлопнув меня по плечу и зашагал впереди, в направлении воронка, который стоял у водонапорной башни, неподалеку от кособокого, деревянной постройки ж/д вокзала, с огромными кривыми буквами на крыше: ТУЛУН.

Третий охранник, он же водитель, в дождевике, с автоматом на плече курил у открытых дверей автозака.

Город скорее напоминал большую деревню, поскольку ни одной каменной постройки, идя до воронка, я не заметил.

Подвыпившие конвоиры довольно таки долго раскатывали по городу. А в одном месте стояли минут двадцать, один из них куда-то бегал. Когда он вернулся, я слышал их разговор:

– Ну что? – спросил сидевший за перегородкой автозака.

– Не дала, сучка! – отдышавшись, сказал вернувшийся. – Нету, говорит.

– Ладно, давай этого доставим, а там видно будет.

С грехом пополам завелась машина и воронок, как дрожащий листок, по катил по нескончаемым кочкам тулунских улиц. Я насилу удерживался на корточках, ухватившись руками за сидора, чтобы не улететь в какой-нибудь угол бокса. Наконец машина остановилась. Открыли двери.

– Выходи.

Водила настолько профессионально подъехал к входу, что спрыгнув, я сразу оказался в помещении. Через минуту меня ввели в светлую комнату, похожую на кабинет: шкаф, типа книжного, тэобразный стол, два стула и вешалка.

– Значит так, – деловито начал тот, что хлопал меня по плечу. – Шмонать мы тебя не будем, но при одном маленьком условии: ты даешь нам пять рублев, на постройку кораблев, а мы, вроде как обыскав тебя, вызываем корпусного и он уводит тебя в камеру. Договорились?

Я, конечно, прокатывал разные варианты, но чтобы такое.. У меня аж глаза округлились. Бывшие мои наставники по столыпину говорили о миске махорки, паре белья… Я уж и не знал, что мне думать. Правду говорят эти оболдуи, или по ушам ездят. И все-таки у меня не было никаких оснований верить им. Монета у меня имелась – стольник, пятаками. Каждая купюра измята как салфетка, свернута в несколько раз, перетянута ниткой и аккуратно вшита в бушлат.

– Откуда у меня могут быть бабки. – сказал я, изображая удивление на лице. – Не с заработков же я сюда прикатил.

– Значит, хочешь, чтобы мы тебя скрупулезненько шмонали? – спросил все тот же, шустрый.

– Я серьезно говорю, нет бабок, – мне казалось, что говорю убедительно.

– Что ты «балду» крутишь? В тюрьму и без денег? Он словно чувствовал, что деньги рядом и не успокаивался.

– Ты подумай, пять рублей, это не пятьдесят. А то смотри – найдем, все потеряешь?

– Были бы, какой базар. Что мне, пятеру жалко? – руками развел я.

– Ну не хошь, как хошь, – сказал старшина. Придется тебя, как чебака выпотрошить.

Все трое поставили свои автоматы, кто куда, и начался капитальный шмон. Они так увлеклись этим занятием, что напрочь забыли о своем оружии. Автомат водилы, стоял всего лишь в метре от меня. Протяни руку и… Окажись на моем месте урка, которому нечего терять, шмон этим олухам обошолся бы дорого. Лобари тупорылые. За пятерик, готовы очко подставить.

Я наблюдал как кропотливо, и с каким азартом они прощупывали каждую тряпку. Шуршали тетрадками, открытками, раскидывая их по сторонам. Казалось, их усердию, не будет конца. Но тут попала в руки, с угреватой мордой, конвоиру, капроновая баночка, с надписью «Снежок». Он долго не мог открыть ее, а когда психанув, с силой дернул крышку, все содержимое высыпалось на его чистый китель и брюки. Машинально он начал стряхивать с себя зубной порошок, от чего его амуниция и вовсе пришла в негодность. Собирая всех богов, он злобно глянул на меня.