На шаткой плахе - Владимир Шаркунов

– Да, – ответил я и понял, что новичка в отряде распознать, не составляет труда.

– Зовут-то как?

– Миша, – назвался я погонялом, а сам с едва скрываемой жадностью, смотрел на их дымящиеся сигареты.

– Сроку дох..я? – спросил он, и протянул мне открытую пачку «Памира». Видимо, увидел мои «опухшие уши».

Я сказал и, прикурив сигарету, сделал подряд несколько глубоких затяжек. От приятного головокружения меня ажно пошатнуло.

– О. о. – он заметил мое телодвижение. – Ты когда последний раз трапезничал?

– Да это…. – я и сам не помнил.

– Ну-ка, выкидывай сигарету, и пошли!

– Парни, да я не голоден. – Мне было неудобно.

– Пошли, пошли, – и они, чуть ли не под руки, повели меня в свою секцию.

На подходе я понял, что это именно те «апартаменты». Уютная, светлая секция с двумя большими окнами. И как повсюду в отряде, идеальная чистота. На двух койках спали.

– Так.. Посиди пока, – сказал все тот же, что дал мне закурить. – Сейчас, шустренько хавчик сообразим.

– Вадя! – обратился он к своему товарищу. – Ты насчет чайку, организуй в темпе.

Вадя достал из тумбочки «плаху» чая, взял, не меньше литра, плексиглазовую кружку и вышел из секции. Я видел, что в коридоре стоял большой титан, все брали из него кипяток, и понял, что Вадя пошел туда. А Рыба, так дразнили того, кто остался, доставал съестное из всех тумбочек и ложил на ту, у которой сидел я. Было ясно, что жили они общаком и жили, судя по продуктам, не хило. Тумбочка превратилась в шикарно сервированный стол: масло, сыр, нарезанный маленькими ломтиками, килька, конфеты подушечки. Вскоре вернулся Вадя, поставил кружку на соседнюю тумбочку и накрыл ее золотинкой из-под упаковки чая.

– Минут пять, и воровская кашка будет готова, – сказал он и подсел к нам.

– Давай, Миша, мечи. – Рыба двигал съестное ближе ко мне. – Давай, давай налегай, не стесняйся. А то где-нибудь костями сбрякаешь.

Они тихо рассмеялись. На верхней койке кто-то заворочался.

– Внатуре, поспать дайте!

– О, Хома проснулся, – Вадя подошел к его изголовью, – Я знаю, Хома, ты не от шума проснулся, ты своим дегустаторским шнобелем чай учуял. Вставай, день впереди, дохрюкаешь.

– Ну вот, опять Хома крайний. – Он спустился с койки и не одеваясь, в одних трусах, прошел к нам в проход.

– Здорово. Хома.

– Миша, – я пожал его крепкую руку.

Рыба взял эмалированную кружку и тусанул чифир.

Я перекусил самую малость и, поблагодарив парней, собрался идти.

– Тормознись-ка. – Рыба достал из тумбочки три пачки «Памира», пачку «моршанки» и спички. Протянул мне. – Держи. На первое время. Закончится, подойдешь к любому из нашей секции.

– Но я не знаю, когда смогу вернуть. – Мне было неудобно, что ни за грош, они оказали внимание моей персоне.

– А тебе никто и не говорит, чтобы ты ворачивал. – сказал Рыба. – Или ты думаешь, если зона, то здесь нет ничего человеческого? Не надо так думать. И тут есть люди-человеки. Тебе, как я понимаю, тоже карта не козырная выпала, вот и попробуй, сыграй так, чтобы остаться человеком… Ну, да я это так. Не принимай близко к сердцу…

С этим философским наставлением Рыбы, я и пошел восвояси. После еды и горячего чая, потянуло в сон. Я стянул сапоги, запрыгнул на кровать и улегся поверх одеяла. Мои размышления над словами Рыбы, прервал завхоз. Он вошел в секцию и сразу на повышенных тонах:

– Ты че борзеешь-то?

– В каком смысле? – Я спрыгнул на пол.

– Приспичило дрыхнуть, расправь постель. Усвоил?

– Понятно.

– Отрядный тебя вызывает. Пошли.

Пошли, – я натянул сапоги и вышел вслед за завхозом.

Отрядная хоть и была по больше каморки завхоза, но чистотой не отличалась. Складывалось впечатление, что это кабинет какого-то ряши-растеряши, даже на столе, за которым сидел с добрым лицом деда Мазая, капитан лет шестидесяти, царил полнейший бардак.

– Гражданин капитан, осужденный Медведев. – Это завхоз меня научил.

– Слышал, слышал, – сказал он. – Я тут маленько прихварнул, потому на работе вчера не был. Что ж, зовут меня Игорь Львович, фамилия моя Соломатин. А для тебя просто – гражданин капитан. И поскольку я начальник этого отряда, хотелось бы узнать о тебе по больше.

Минут двадцать я отвечал на вопросы седовласого капитана. Он ни сколько не обладал начальственным голосом, говорил спокойно, неперебивая слушал меня. Мне даже показалось, что наш разговор перешел в рамки задушевной беседы. В конце собеседования, отрядник вдруг спросил:

– Ты чем сейчас занят?

Я признаться, растерялся от такого вопроса. Чем же я мог быть занят? Схему побега рисовл.

– Пока ничем, – ответил я, и сослался на завхоза.

– Он мне сказал, чтобы я два дня отдыхал, присматривался.

– Ага, – задумчиво произнес капитан. – Что уж совсем без дела-то слоняться по бараку. Ты вот что, Попов? – кивнул он завхозу. – Отправь-ка его в помощь дежурному, лед со ступенек крыльца убрать. А то я сейчас поднимался и чуть шею себе не свернул.

– Гражданин капитан, – мне хотелось внести ясность.

– Я лишь один раз поднялся по этим ступенькам, как же так. Почему я должен…

– Ты что, отказываешься?

– Отказываюсь, – выпалил я.

– А ты хоть представляешь себе, что бывает с теми, кто отказывается от работы?

– Нет.

– Я могу лишить тебя на месяц отоварки, что пагубно скажется на твоем желудке.

– Лишайте.

– Хорошо – Говорил он все так же спокойно, не превышая голоса.

Взяв из рядом лежащей папки бланк, он с минуту что-то писал, а закончив, развернул его, подвинул к краю стола и подозвал меня.

– Распишись.

Я взял протянутую мне ручку и поставил автограф, где он указал.

– Ну вот, – сказал отрядник, пряча листок в папку.

– Отоварки в декабре месяце ты не увидишь. А теперь иди и подумай, каково это отказываться от работы. Тебе здесь не один год находиться, и не с этого надо бы начинать. Иди и подумай, хороше-е-енько подумай.

И я ушел думать в курилку. Отрядник оказался не такой уж и тихоня, как мне показалось сначала. Очень даже мудреный, хренов дедушка Мазай. Не успел я войти в секцию, следом завхоз.

– Тебя снова отрядник вызывает, – сказал он, и далеко недружелюбным голосом добавил: – Ты, хули с первых дней начинаешь выебываться?

Завхозу было лет пятьдесят. Средний рост, ладно скроен, морда худая. Но меня нисколько не смущал его вид и грозное выражение лица.

– Ты что хочешь? – сказал я далеко не добрым тоном и уставился не моргая ему в глаза. – Ты мне кто? Папа? – мой голос уходил на хрип. – Не гавкай на меня, понял?

Не знаю, что удержало меня не заехать этой мрази в рожу. Но все же, после моих слов, завхоз будто помягчел.

– Ладно, пошли. – совершенно другим голосом сказал он.

Отрядник, как и прежде, сидел за столом, все с тем же добродушным выражением на лице. Никогда бы не подумал, что это всего лишь личина, за которой скрывается лиходей. Годы службы прошли для него недаром. Он сумел взрастить в себе монстра-педагога. Он- то уж наверняка знал, как зека перековать в человека и вернуть на свободу с чистой совестью.

– Ну что, подумал? – спросил он меня, словно прошла уже неделя.

– Да я не успел…

– Не успел, говоришь. – Перед ним уже лежал чистый бланк постановления. – Я еще раз спрашиваю тебя. Ты пойдешь убирать крыльцо?

«Вот это наглость», – подумал я, но отступать не намеревался. Будь что будет.

– Нет, – твердо ответил я.

– Что ж, на это у тебя свое право, а у меня свое. И он начал заполнять постановление.

Как только я, не читая, расписался, он поднял трубку телефона и набрал номер.

– Это Соломатин, – представился он. – Иван Федорович, пришли ко мне наряд. Да.. да.. незговорчивый.. Блатного из себя корчит. Вот ты его к блатным и устрой.. Ага.. Ну всего.

Положив трубку, он напутствовал меня.

– Я думаю, после того, как ты похлебаешь щей в нашем ШИЗО, станешь несколько сговорчивее, да и ума, полагаю, прибавится.

– Насколько суток, гражданин капитан? – спросил я, понимая неизбежность ждущей меня участи.

– Не долго, не долго, – он посмотрел на меня с едва заметной ухмылкой. – По истечении пятнадцати суток, мы вновь с тобой увидимся, но при условии, что будешь соблюдать правила поведения распорядка в ШИЗО. Там твое неповиновение может обернуться для тебя наказанием, в виде добавочного срока пребывания в камере.

В сопровождении прапорщика и двух солдат, я проследовал в штрафной изолятор, этакую маленькую тюрьму, внутри колонии, служащую для укрощения нарушающих режим содержания заключенных.

В изоляторе мне в приказном порядке велели раздеться до гола. Одежду мою закрыли в большой деревянный шкаф, а к ногам бросили другую. Я впервые одел на себя робу узника ШИЗО: зачуханные короткие штаны, вместо пуговиц на ширинке – вязка, лепень тоже без пуговиц, с рукавами до локтя и, утратившие свое название, тапочки.