Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

Обостренную нужду и лишения испытывали, однако, крестьяне не только прифронтовых губерний. Из Гродненской губернии сообщали министру внутренних дел, что ряд неурожаев, холера, затем усиленные рекрутские наборы вызвали недостаток в работниках, причем особенно трудно было «положение работников с упряжью, вследствие неоднократного падежа скота». Из Черниговской губернии жаловались на большое число жертв от холеры и на то, что четыре рекрутских набора и государственное ополчение поглотили по 61 человеку (и именно наиболее годных работников) с каждой тысячи крестьян, чем ослаблена была рабочая сила сельских обществ. Вятский губернатор, отмечая, что губерния отдала в армию более 35 тыс. человек, указывал, что часть крестьянских семей лишилась самых работоспособных своих членов, оставшись «при пожилых и подростках»[30]. Аналогичные сведения поступали и из других районов, рисуя общую картину дальнейшего обеднения и разорения деревни.

Ополченцы, переброшенные из Центральной России на южные окраины, понимали, что их семьи обречены на голод. Наблюдавший в Бессарабии ополченцев И. Аксаков сообщал: «Ратник, которого я брал с собою в дорогу, едучи в Кишинев, мужик лет 50-ти, рассказывал мне со слезами на глазах, что у него семь человек детей, один другого меньше, что жена его умерла месяца два тому назад.., что дети его ходят по миру». Это был не исключительный, а типичный пример. Резюмируя свои впечатления от общения с ополченцами, Аксаков невольно признавал: «Если вообразить себя на их месте, на последней ступени общества, под давлением тяжести всех сословий, одного над другим, под игом всего общественного устройства… так, кажется, повесился бы или спился бы»[31].

Надо также учесть, что годы войны ознаменовались сильным неурожаем, сопровождавшимся резким вздорожанием цен на предметы первой необходимости (неурожай охватил северо-западные, южные и часть центральных губерний). В отчете за 1855 г. министр внутренних дел отмечал рост цен на хлеб во многих местностях (Украина, Белоруссия и т.д.) в 2, 3 и 4 раза[32].

Нельзя думать, что нищали только помещичьи крестьяне. Положение государственных крестьян по сравнению с положением помещичьих было, правда, лучше, но и оно было весьма тяжелым и притом обнаруживало тенденцию к дальнейшему ухудшению[33]. По мере разложения феодально-крепостнической системы усиливался земельный голод в государственной деревне, росли феодальные повинности. Если помещичья деревня стонала под гнетом крепостника, то казенная неимоверно страдала от насилия и произвола поставленных над нею государством многочисленных властей и управителей. Одной из причин прогрессирующего малоземелья государственных крестьян было наступление помещиков на казенную деревню, систематические безнаказанные захваты земель государственных крестьян последними. Казенная деревня тяжко страдала от частых неурожаев и эпидемий, будучи бессильной эффективно бороться с последствиями стихийных бедствий.

О тяжести условий, в каких жила казенная деревня, не могли даже умолчать представители государственной власти. В журналах Комитета 6 декабря 1826 г., а именно в журналах заседаний 16 и 19 декабря 1828 г., отмечался резкий недостаток в земле у казенных крестьян во многих губерниях. «Сие стеснение между казенными крестьянами, – указывалось в журнале, – в некоторых губерниях почти уже дошло до высочайшей степени». Многие «бросают свои скудные и потому бесполезные участки, идут к соседственным, иногда и к отдаленным помещикам просить себе самой тягостной работы»[34].

Большой материал по вопросу о возрастающих бедствиях государственных крестьян был собран во время ревизии государственных имуществ, организованной в 1836 – 1840 гг. в четырех губерниях под руководством П.Д. Киселева. В качестве примера можно привести отзыв ревизоров, обследовавших Черниговскую губернию. «Положение казенных крестьян уездов Городницкого, Новозыбковского, Суражского и Мглинского крайне бедное, – писали ревизоры. – Причины сего положения приписать должно несоразмерно малому количеству земли по числу душ, земли большей части бесплодной и неблагодарной почвы, недостатку промыслов и значительной уплате государственных податей, сравнительно с владеемой ими землей»[35].

Реформа государственной деревни (конец 30-х годов и 40-е годы) не устранила земельной нужды государственных крестьян; она не только не избавила их от гнета казенно-крепостнического управления, но во многом сделала ненавистную чиновничью опеку еще более чувствительной.

Крымская война больно ударила не только по помещичьим, но и по государственным крестьянам. В специальном докладе царю от 2 апреля 1856 г. министр государственных имуществ Киселев указывал, что события войны «увеличили тягость поселян: 1) чрезвычайными наборами, простиравшимися, вместе с поставкою людей в ополчение, до 65 человек с 1000 душ, и 2) блокадою портов, прекратившею движение внутренней промышленности». Киселев особо отмечал ухудшение экономического положения государственных крестьян «от беспрерывных чрезвычайных неурожаев, прекращения промыслов и от обременения перевозками воинских тяжестей»[36] в таких губерниях, как Воронежская, Курская, Харьковская, Полтавская, Херсонская, Екатеринославская, Таврическая, и в Бессарабской области.

Послевоенный период принес государственным крестьянам дополнительные тяготы. При министре государственных имуществ М.Н. Муравьеве в 1859 г. были утверждены для 14 губерний новые размеры оброчной подати с государственных крестьян, повысившие ее по разным губерниям от 6 до 80%[37].

Говоря о бедственном положении трудящихся масс, нельзя забывать и о довольно значительной армии рабочих горной и обрабатывающей промышленности.

Несмотря на рост вольнонаемного труда, около двух пятых всех занятых в промышленности людей ко времени крестьянской реформы еще приходилось на закрепощенных рабочих. Одна часть их была прикреплена к казенным предприятиям, другая – к частновладельческим (вотчинным и посессионным мануфактурам).

Фабричная барщина издавна рассматривалась крестьянами как тяжелейшая форма барщинного труда. Еще декабрист Н. Тургенев отмечал, что об устройстве в какой-либо деревне промышленного предприятия крестьяне говорили с таким ужасом, как если бы там появилась чума. Характеризуя положение закрепощенных рабочих, А. Заблоцкий-Десятовский писал: «Доход мастерового на лучших заводах уступит доходу посредственного помещичьего крестьянина… Вся выручка мастерового расходуется на удовлетворение нужнейших и самых грубых потребностей…» Автор указывал на неограниченный произвол владельцев при установлении платы и на «утонченный способ грабежа рабочих», понуждаемых покупать продовольствие в лавочках, устроенных при предприятиях[38].

Большой фактический материал государственных архивов, характеризующий положение рабочих в последние десятилетия перед падением крепостного права и частично опубликованный в сборнике под редакцией А.М. Панкратовой о рабочих волнениях 1800 – 1860 гг.[39], свидетельствует о неимоверных бедствиях, испытываемых крепостными и вольнонаемными рабочими, о чудовищных насилиях и издевательствах над ними со стороны владельцев и их агентов. Данные о вопиющей эксплуатации рабочих были столь бесспорны и убедительны,