Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

коллегам, он был одет в пиджак и брюки слегка поношенные, но опрятные, имевшие неброский цвет. Что же касается до аспиранта, то пиджак Каштанова был поношен сверх меры, так что возникало подозрение, что причиной изношенности явилась бедность. Аспирант невзрачен, а профессор Медный — в расцвете сорока пяти лет, успешный розовый экземпляр ученого.

— Нам, fellows, вас будет не хватать, — мягко сказал Медный. — Вы оставляете здесь друзей. Это не только мое мнение.

— О, неужели? Oh, really? — два человека, которые не были британцами, но выучились вести себя по-британски, улыбнулись друг другу фальшивыми улыбками.

— Уверяю вас. Не правда ли, Каштанов?

Аспирант профессора Медного тихо кивнул.

— Знаете ли, за ланчем, когда мы услышали о вашем увольнении…

— Как, и приказ уже подписан? Черч проходил здесь недавно. Я не думал, что он успел.

— Черч немного слишком формалист, вы знаете. Но мы склонны прощать адмиралу эту пунктуальность, не правда ли? Эти военные… Но на военных и держится Британия. Так вот, когда мы услышали о вашем увольнении, я спросил у окружающих… сидел напротив Стивена, а Майкл Ситон был слева, Джон Гордон справа… да, так я спросил у них, как они к этому факту относятся. И, знаете, был приятно удивлен: они недвусмысленно дали понять, что им вас будет не хватать.

— Я тронут, Медный.

Медный взмахом руки отмел благодарность.

— Столько лет бок о бок! Я догадался, почему наш друг уезжает, — сообщил профессор Медный капеллану Бобслею и аспиранту Каштанову. — Не сразу, но понял. Этот человек решил повторить поступок Эразма, простившегося с Оксфордом из-за тогдашнего Брекзита. Ха-ха. Признайтесь!

Аспирант Каштанов прилежно прокомментировал реплику научного руководителя:

— Эразм Роттердамский уехал из Оксфорда и не принял предложения короля остаться. Многие считают, что виной тому казнь его друга Томаса Мора и выход Британии из католической веры.

Медный поощрил аспиранта улыбкой.

— Но ведь вы никого не потеряли, друг мой? — мягко полюбопытствовал Медный. — Не случилось ли трагедии? Никого не обезглавили?

На такие вопросы не принято отвечать. Если вас спрашивают how do you do, это не значит, что интересуются анализами.

— Брата арестовали, — ответил расстрига. В колледже ничего нельзя скрыть. Британская сдержанность призывает молчать о частных проблемах, но узнают о них все.

В Оксфордском университете не любят казусов, бросающих тень на колледж. Под Рождество, когда все замерло в ожидании подарков и чудес, совсем не кстати слово «арест». Не столь давно бойкие активисты из молодого поколения профессуры бросились защищать оппозиционера в России, а потом выяснилось, что затравленный властями борец — педофил. Таких faux pas следует избегать.

— Oh, no! — сказал Медный, разумно выдержав паузу. Англичане всегда говорят «о, ноу», когда хотят выразить несогласие с бедой. Скверно, когда происходит беда — нехорошее следует отрицать. И поляки, живущие в Англии, научились этой в высшей степени здравой манере речи. — Oh, no! I can’t believe! Я не верю!

— У вас есть брат? И его арестовали? — большие глаза капеллана выражали сострадание. Священнику полагается понимать how do you do буквально.

— Ну да. В Москве. Арестовали.

Медный, чье славянское происхождение обязывало знать о России, объяснил капеллану, как обстоят дела в северной стране.

— В сегодняшней России, дорогой Бобслей, возродили империю. Аннексия Крыма, война с Украиной, аресты. Тридцатые годы вернулись.

— I am so sorry! — воскликнул капеллан, вложив в слова всю искренность.

Про Крым давно забыли, лишь наиболее рьяные из студенческих активистов задиристо задавали вопросы на семинарах по политологии: «Так чей же все-таки Крым?», да акварелист Клапан (в то время, когда не делал иллюстрации к Мюнхгаузену) выходил с плакатом «Долой тиранию». Что касается брата Рихтера, жившего в Москве, тому, насколько знал расстрига, несвойственно было конфликтовать с властью. Уж не из-за крымского вопроса старика арестовали.

Аспирант Каштанов решил сделать самостоятельное замечание.

— Вы знаете причину ареста?

Научный руководитель Каштанова поднял бровь. Лицо профессора Медного выражало сдержанный гнев: причина ареста в сегодняшней России должна быть очевидна любому. Протест против произвола, не так ли? Аспирант спрятал лицо ящерицы в тень, замолчал.

— Когда едете? — Медный спросил.

— Решил на поезде. Отсюда до Парижа, потом на поезде до Москвы.

— Романтика русской дороги, — сказал поляк Медный, ненавидящий Россию. — Сани, метель.

— Вы герой, — искренне сказал капеллан.

— Не преувеличивайте.

В то время многие граждане пользовались словарем романтических, устаревших понятий, не находя слов для современных событий. Так, сформированные в России и засланные на Украину отряды диверсантов сравнивали с греческими повстанцами, сражавшимися с Османской империей, а командиров отрядов — то с лордом Байроном, то с Че Геварой. При этом забывали, что за Байроном не стояла Британская империя, а за Че Геварой не стоял мощный арсенал ядерного оружия. Равно и тех оппозиционеров, что выходили с плакатами против режима, называли героями Сопротивления, хотя большинство из них работали в тех офисах, что финансировались олигархами, так или иначе повинными в том режиме, против которого голосовали бунтари.

— Не преувеличивайте. Никакого героизма тут нет.

— Рассчитывайте на меня! — воскликнул капеллан. — В сегодняшней проповеди я упомяну вашего брата. Как его зовут?

Профессор Медный подумал, что следует поддержать гуманистическую составляющую в деятельности колледжа, и сказал:

— Вы понимаете, друг мой, если потребуется вмешательство колледжа… Поддержка нашей общей семьи, так сказать… — Медный оглядел собрание, добавил значительно: — В зависимости от характера вопроса, разумеется. В политику не вмешиваемся.

— Постараюсь зря не беспокоить.

— Вы знаете Черча. Он в таких делах педант.

— Разумеется.

— И это свойство мы ценим в адмирале, не правда ли?

— Безусловно. Надеюсь, мне разрешат пользоваться моей комнатой в колледже еще пару недель.

— Приложу со своей стороны все усилия, — сказал великодушный Медный. — Но, как вы знаете, есть очень мало того, что я могу здесь сделать (there is very little what I can do here), — поляк использовал глянцевый английский оборот.

— Полагаете, выселят?

— О, не все так драматично. Уверен, несколько дней у вас есть. Бесспорно, вы можете рассчитывать на колледж. Можете не волноваться, друг мой. Три дня безусловно. Ну, в крайнем случае, два дня. Считая сегодняшний день, разумеется. — И сослуживец по вольному отряду откланялся. Медный удалялся шагом человека, день которого расписан по минутам и отдан важному для коллектива делу.

Аспирант Каштанов последовал за своим наставником, но, отстав, робко сказал:

— Могу ли предложить вам, уважаемый Марк Кириллович, пожить пока в моей комнате? Я живу в общежитии. В удобной комнате, знаете ли. Туалет, правда, общий, но чистый и недалеко по коридору.

— Знаете, Иван, я, пожалуй, соглашусь. Спасибо вам. Надо ж быть таким идиотом, чтобы остаться без крыши в Оксфорде под праздники!

— Мне будет очень приятно, — сказал Каштанов.

— Гостиницу сейчас не достать. Все родители съехались под праздники.

— И дорого, — сказал Каштанов. — Вы заметили, как все подорожало?