Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

шпионские акции немецкой разведки в первую мировую войну, теперь для непосредственного выхода на германских разведчиков в Петрограде. Он стал поручать в этой области Орловскому конспиративные задания помимо ПетроЧеКи.

Успешность комиссара Орлинского, разгромившего весной легендарную петроградскую банду Гаврилы, вкупе с мастерством контрразведчика выдвинули его конкурентом знаменитому левому эсеру Якову Блюмкину. Их кандидатуры с одинаковым вниманием рассматривались на должность руководителя контрразведки ВЧК. В конце мая, благодаря давлению заместителя председателя ВЧК левого эсера Александровича, 20-летнего Блюмкина утвердили-таки начальником секретного отдела по противодействию германскому шпионажу. Тот уже отличился перед Советами, повоевав на Украине командиром матросского «Железного отряда» и начпггаба 3-ей Украинской армии.

До того как Блюмкин ознаменовал июльское восстание левых эсеров убийством германского посла Мирбаха, потом исчез из столиц и всплыл чекистским террористом в сентябре снова на Украине, Орловский провел с ним в Петрограде ряд совместных операций против немецких разведчиков. Правда, тут резидент Орги приложил все свои таланты, чтобы дискредитировать Блюмкина. Например, в июне «принял» двух его московских агентов для внедрения в германофильскую монархическую организацию и одновременно разоблачил их миссию в прессе. Для этого Орловский использовал журналиста, сделавшего вид, что получил эти сведения по линии самого Блюмкина, действительно страдавшего говорливостью.

Как «птенец Дзержинского», подтянутый, всегда в безукоризненно выглаженной гимнастерке и сияющих сапогах, наркомюстовец Орлинский еще выше бы взлетел, если б за него двумя руками не держался непосредственный начальник, руководитель органов юстиции в Петрограде Крестинский. Он отстаивал ценнейшего Бронислава Ивановича от всяких поползновений из других ведомств и потому, что на их плечи свалилось дело не менее загадочное и еще более ужасающее по криминальному антуражу, нежели преступления бандитов Гаврилы, непременно развешивавших трупы своих жертв на всеобщее обозрение.

Новое шумное дело было такого градуса. С первыми морозами, как только зажиточные «недобитые» петроградцы стали появляться на улицах в шубах, ротондах, салопах и других меховых изделиях, в заневских районах Большой и Малой Охты их начали раздевать, грабить дочиста и доводить до смерти существа, которых называли «живые трупы», «попрыгунчики», «живые покойники». Вырастали они и впрямь будто из-под земли, из могил, потому что впервые стали нападать около Большеохтинского кладбища и были, вроде, в белых саванах. Доподлинно рассказать о внешнем виде и ухватках этой братии никто не мог, так как десятки ее раздетых жертв находили мертвыми обычно ближе к обеду и по разным глухим углам города.

Ни одного очевидца происшествий не обнаружил уголовный розыск при Комиссариате юстиции, но по Петрограду полз устойчивый слух:

— Четверо тех аль пятеро действует во всем белом-белом, высочайшего роста, руками машут, палками стучат, завывают глухими голосищами…

Почему трупы: и «живые», и окоченевшие, — объявлялись перед обедом, а не наутро, после ночи, когда злодействовать сподручнее? Непонятным было, и отчего именно погибли ограбленные — отсутствовали следы насильственных действий, раны на телах. Скорее всего, они, оставшиеся почти без одежды, умерли от переохлаждения, но с какой стати не пытались добраться до ближайшего дома и согреться? Вряд ли душегубы нарочно удерживали на лютом холоде попавшихся, признаков этого: ссадин, сдавливания, связывания, — не наблюдалось. Но что-то словно завораживало потерпевших, пригвождало к месту, пока они не замораживались. На бескровных лицах застыл ужас, а скрюченные конечности как бы говорили о том, что пострадавшие из последних сил пытались ему не поддаться, оттолкнуть кошмар.

Среди жертв были люди разного возраста, звания, пола, физического развития, и странным выглядело, что все без исключения оказывались не в состоянии оторваться с места, где их раздели и загипнотизировали. В конце концов, руководство города серьезно забеспокоилось, так как район Большой Охты лежал напротив Смольного монастыря и самого Пет-росовета прямо через Неву и Большеохтинский мост, а среди умерщвленных в этих краях стали попадаться товарищи, занимавшие ответственные посты.

Думая об этом на следующее утро после визита де Экьюпаре, Орловский уже в привычной шинели и папахе вошел через главный подъезд в бывшее здание Департамента полиции на набережной Фонтанки, 16. Председателем 6-й комиссии Бронислав Иванович располагался в доме бывшего Министерства внутренних дел неподалеку на Екатерининской улице. Теперь — как начальник Центральной уголовно-следственной комиссии при Наркомюсте СКСО — обзавелся кабинетом в этих изящных стенах, при Государе больше напоминавших частное владение, нежели учреждение.

Внутри сего здания строгого классицизма при Царе была белая мебель с позолотой, а на лестнице, выложенной мрамором, стояли кадки с деревцами и кустарниками, доставленными из экзотических стран. В их ветвях в клетках, скрытых в зелени, щелкали канарейки.

Давно здесь не стало ни растений, ни птиц. Орловский, поднимаясь по затоптанной центральной лестнице, с привычным раздражением смотрел на изуродованную стену рядом, где святыней когда-то покоилась мраморная плита с высеченными фамилиями жандармов, погибших за Веру, Царя и Отечество. Разгромили и картинную здешнюю галерею с едва ли не лучшей коллекцией живописи в России, включавшей портреты всех русских Императоров, написанных выдающимися мастерами.

Зато на втором этаже многое осталось незыблемым в огромном зале с «книгой живота» — грандиозной картотекой. Орловский, создатель личной объемнейшей Картотеки на политических преступников, подозреваемых в шпионаже лиц, большевистских разведчиков и пропагандистов за рубежом, постоянно пополняемой Оргой, со страстью знатока всегда любовался на это великолепное детище господ полицейских.

Тут на Фонтанке числились все, когда-то в чем-то незаконно обратившие на себя внимание. Все, вплоть до скандалистов в ресторациях, завсегдатаев домов терпимости, болтунов на антиправительственные темы, до случайных авторов газетных заметок и потерявших паспорт, не говоря уж о всех «мастях» уголовников и революционеров. Когда-то за несколько минут можно было получить из картотеки Департамента нужные сведения на сером листе бумаги. Для этого при Государе ежедневно сюда стекались сообщения с раскидистого древа полиции и от лиц, неприметно служивших ей за страх и за совесть.

Кабинет Орловского был на третьем этаже, где и раньше помещался сыск. Он как владение председателя Центральной следственной комиссии соседствовал с существовавшим при ней Центральным бюро уголовного розыска. На четвертом же этаже когда-то восседали самые светлые головы Департамента, разрабатывавшие за счет мощной картотеки и отборных сотрудников, агентов хитроумные акции против врагов Империи, там находился архив с наисекретнейшими документами на провокаторов. В тот терем, куда взлетал бесшумный лифт, неслышимый даже в нескольких шагах, мог заглянуть далеко не каждый.

«Однако, — усмехался Орловский, снимая шинель у себя в кабинете, — все это в Петрограде исчезло тоже почти без шума. И на четвертый этаж из-за разбитого лифта теперь поднимаются на своих двоих совершенно затрапезные товарищи, и с не меньшим талантом придумывают операции против бывших здешних сотрудников».

Резидент мог бы подытожить, что ежели б не его нынешняя деятельность и