Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

мостовой скачут несколько пребольших фигур в белых одеяниях. Как вдруг от них отскакивает высокая девушка, полностью затянутая в белое! Она, взлетая и опускаясь, приближается к жертвам. Приседает сначала около женщины, берет ту за голову и начинает ее вертеть, пока дама не теряет сознание.

— Как это «вертеть»? Нельзя ли поточнее?

— Из стороны в сторону, будто откручивая. Потом девица начала делать то же самое с мужчинами.

— И те не сопротивлялись? — спросил Орловский. Графиня еще шире распахнула манто, отодвинув на круглое колено муфту, пальцами в кольцах оттянула жабо на шее. Видимо, из-за духоты или подступившей тошноты ответила тихим голосом:

— Этого не знаю, мне стало плохо, и больше я ничего не успела увидеть.

Орловский поднялся, налил из графина воды в стакан, поставил его перед Мурой.

— Выпейте, ежели угодно.

— Ах, перемогусь, — промолвила она. — Что вам еще интересно?

— «Интересно» — не совсем удачное слово при моих служебных обязанностях, простате. Вы упомянули, что налетчики постоянно подскакивали, а девушка даже взлетала…

— Ну, не в полном смысле, она лишь высоко подпрыгивала, и так вели себя все эта попрыгунчики.

— Отчего же был стук?

Лицо графини возвращалось в «надменность» Прекрасной Дамы.

— Этого точно не могу объяснить, но свистели и выли попрыгунчики.

Очень не хотелось Орловскому расставаться с такой свидетельницей. Но Мура, несмотря на то что, очевидно, доблестно крепилась, должна была чувствовать себя сквернейше после пережитого и нуждалась в отдыхе.

— Весьма благодарен вам за помощь, — искренне произнес следователь. — Не будете ли вы в претензии, ежели я снова осмелюсь обратиться к вам за разъяснениями или для опознания, коли мы задержим кого-то из попрыгунчиков?

— Пожалуйста, Бронислав, без церемоний, — дружески сказала графиня, поднимаясь со стула, и продиктовала стенографистке номер своего телефона. А меня, ежели снова увидимся, называйте, ради Бога, не «гражданкой», а хотя бы Марией, коль не хотите Мурой, — добавила она на прощание, вглядываясь в него своими странными глазами.

* * *

Вечером Орловский встречался в кабаре «Версаль» со своим агентом Борисом Михайловичем Ревским, стяжавшим громкую известность по интригам и сыску еще в Империи на придворном уровне. Бойкий журналист, секретный агент полиции, он был ближайшим сподвижником недавно расстрелянных министра внутренних дел Хвостова и начальника Департамента полиции Белецкого, из этих кругов его когда-то пытались привлечь для убийства Григория Распутина. При советской власти дамский волокита и кокаинист Ревский после немилосердной обработки в застенках ЧеКи стал ее секретным сотрудником, но дворянин не изменил Империи и уже двойным агентом помогал белой Орге Орловского, которого знал под его комиссарским прозванием.

«Версаль» — привычное место встреч резидента со своей агентурой — располагался между Фонтанкой и Литейным проспектом в подвале одноименного синематографа, давно не показывающего картин из-за нехватки городского электричества. Орловский занял в нем свой обычный кабинет, удобный в случае опасности близким выходом через кухню на улицу.

В ожидании Ревского он расположился на диванчике, обитым штофом малинового цвета с выделкой «старого золота», и приказал подать пива обслуживавшему кабинет давнему знакомцу, пожилому официанту Яше.

Когда тот принес поднос с бутылкой и высоким стаканом, Орловский спросил:

— А что, Яков, не слыхивал ли ты чего новенького о попрыгунчиках?

— Как же-с, — пониже поклонился половой, польщенный деловым вопросом «человека № 2» в петроградской юстиции после комиссара Крестинского из грозного что при Царе, что при Советах доме на Фонтанке, 16, — сказывают, на Малой Охте сегодня перед обедом нашли двух мамзелей в одних панталонах да господина лишь в пенсне.

— Не совсем точно. Женщина одна, мужчин двое. Более интересно, что среди налетчиков объявилась какая-то девица.

Морщинистое Яшино лицо глубокомысленно исказилось.

— Именно так-с, Бронислав Иваныч! Теперь сомнениев не осталось: полевики да полудница действуют-с.

— Кто, кто?

— Как же-с, господин товарищ комиссар, неужто не знаете? Сразу видать, что произрастали не в деревне. Полевые демоны эти, полевики-то — огромадные мужики, белые-белые, по полям в полдень резвятся, бегают, дуют, свищут, пылят, чтобы, значит, скрыть-с свое присутствие. Бывает-с среди них и навроде домового — межевик, этот вроде беловолосого старичка, борода из колосьев… А полудница-то девка оченно красивая, тоже выступает только в белых одежах. Ходит она в жатву по полосам ржи, а кто в самый полдень работает, берет тех за голову и начинает-с вертеть, пока не завертит.

Орловский, склонив голову к плечу, слушая как сказку, уточнил:

— Почему же полевики людей мучают?

— Кто же-с знает? Живут в хлебных полях, пажитях, бьют жнецов солнечными ударами. Моя бабушка новгородская так-то рассказывала: «Шла я мимо стога. Вдруг «он» и выскочил, что длинный белый пупырь, и кричит: «Дорожиха, скажи кутихе, что сгорожихонька померла». Прибежала я домой — ни жива ни мертва, залезла на полати да и говорю деду: «Ондрей, что я такое слышала?» Только я проговорила ему, как в подызбице чтой-то застонало: «Ой, сгорожихонька, ой, сторожихонька». Потом вышло чтой-то белое, словно человек, бросило новину полотна и вон пошло: двери из избы сами ему отворилися. А оно все воет: «Ой, сто-рожихонька». Мы изомлели: сидим с хозяином словно к смерти приговоренные. Так и ушло».

— Почему же любители солнца, хлебной нивы полевики в студеную голодную зиму объявились в Петрограде? — стряхивая ужасное очарование рассказа, спросил Орловский.

Яша пожал вислыми плечами в алой косоворотке, взмахнув «салфетом», мастерски лежавшим у него на левом плече.

— Кто же-с знает? А только думаю, что и черти ноне с ума посходили. Что же-с и им-то остается? Мать-Сыра-Земля хлебушка родить не хочет-с, потому как не зерном, а кровушкой ее поля залили-за-сеяли и упокойников заместо снопов жнут. Полевикам, полудницам тама уж поживы нету-с. Вот и пришли они отомстить-с городским, городу, откуда смута пошла, в самые морозы, чтобы хоть к новому лету мы об-разумилися, сударь.

В кабинет вошел синеглазый красавчик Ревский, делавший маникюр на холеных пальцах, запястье левой кисти украшал золотой браслет. Хорошо знавший его биографию Орловский из-за этих примет и склонности к кокаину сначала все же не вполне серьезно относился к опытнейшему агенту. Однако после того как весной Ревский сыграл ключевую роль в поимке Гаврилы и «снял» резидента прямо с револьверной мушки главаря банды, Орловский старался именовать помощника по имени и отчеству.

Ревский, привыкший не брать ни копейки у резидента за разведочные услуги, предпочитал и не угощаться за его счет, а по-барски щегольнуть хлебосольством. Он стал заказывать Яше ужин на двоих. Орловский, старавшийся соблюдать церковные каноны, из-за Рождественского поста попросил не скоромные блюда.

Когда «трактирный монах» ушел, он рассказал агенту новости о попрыгунчиках, передав Яшин рассказ о полевиках.

Борис Михайлович тряхнул светлой шевелюрой, иронически