Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

горожан. По карточкам вместо хлеба все чаще выдавали овес, исчезал картофель, даже из кожуры которого наладили печь что-то вроде оладьев. Лепешки, делавшиеся из маисовой муки, теперь мастерили из кофейной гущи. Гнусно царила вобла, брюква стала деликатесом.

К «пустому» чаю у господина Орловского, не смевшего расходовать из средств Орги себе на исключительное питание, не было сахарина, заменившего сахар. Выручила угостить кавалергарда оставшаяся в квартире от рачительных хозяев гомеопатическая аптечка с медикаментами в сахарных крупинках. Его высокородие с его благородием наслаждались их прикусыванием, попивая чай из мятки, поданный Орловским в золоченых чашках стиля барокко из сервиза Императорского фарфорового завода.

— Удалось узнать, Александр, подробности расстрела ваших однополчан-кавалергардов летом, на следующую ночь после Ильина дня, — рассказывал Орловский, поблескивая глазами стального цвета под высоким белокожим лбом. — Ими с одним из моих людей в трактире поделился спившийся шофер тех рейсов Савлов. Чекисты, говорит, баловали нас спиртом, а в норме ни за что машину не заведешь на такое дело. Бывало, выпьешь с бутылку и везешь… Запомнил он рейс с офицерами, потому что двое из них были сыновьями настоятеля Казанского собора протоиерея Философа Орнатского, который сам ехал насмерть в этой же машине. Когда Философа Николаевича на квартире, в доме соборного притча на Казанской улице арестовали, его старший сын Николай добровольно вызвался сопровождать отца, а сред нему Борису приказали ехать с конвоирами. Кстати, Владимира, младшего сына батюшки, офицера, расстреляли позже, в начале красного террора.

— Отец Философ ведь был депутатом Городской Думы, блестящим проповедником-оратором и создателем многих детских приютов для бедняков, — уточнил штабс-ротмистр, ласково гладя причудливо изогнутую ручку чашки.

— Да, батюшка после переворота церковно-общественной деятельности не бросил. Он не отказывался служить в храмах самого опасного пролетарского района — Нарвской заставы и неизменно выступал против декрета «О свободе совести», особенно — против того, что отменили в школах преподавание Закона Божия. На погребении убиенного на паперти Троицкого собора Александро-Невской лавры красными на его глазах шурина, протоиерея Петра Скипетрова он сказал пламенное слово. По этому поводу даже бывший издатель «Нового Времени», господин Суворин написал батюшке: «На Вас, отец Философ, одна надежда, все вокруг молчат». А как взяли Философа Николаевича после его всенощной на Святого Пророка Божия Илию в Ильинской церкви на Пороховых в ПетроЧеКу на Гороховую, однажды в воскресенье после обедни в сквере перед Казанским собором собралась многотысячная толпа прихожан. С хоругвями, иконами, с пением молитв пошли освобождать по Невскому на Гороховую своего батюшку. Там к ним вышел чекист и заверил, что отца Философа скоро выпустят, а сейчас он в камере в полной безопасности.

— А выходит, расстреляли батюшку сразу в ночь после его ареста, — печально заключил де Экьюпаре.

— Именно так. Савлов рассказал, что в ту ночь с отцом Философом Орнатским и его двумя сыновьями взяли на грузовик из разных тюрем десятка три офицеров элитарных полков, истинных монархистов. Из ваших кавалергардов ему сильно врезался в память полковник Пунин, крепко тот ругал большевиков. Полковник конвойным говорил: «Погибнете вы! Хоть через двадцать лет, но все погибнете как псы. А Россия потом опять будет как Россия».

Гвардеец притушил изумрудный блеск глаз, встал из-за стола и перекрестился на иконы в углу в память убиенных.

Орловский, кивая головой с коротким бобриком волос, провел пальцами по светло-русым усам и бородке, продолжил:

— Отец Философ Пунина успокаивал: «Ничего, к Господу идем». Обратился батюшка ко всем: «Примите мое пастырское благословение и послушайте святые молитвы». Стал читать четко, твердым голосом отходную. Дождливая ночь была, офицеры молчали, крестились, конвойные отвернулись. Выехала машина за Лигово на берег Финского залива, а остановилась в Стрельне на молу. Там ее ждали чекисты, согнали смертников на землю, поставили в ряд. Подходили с наганами и стреляли в затылок. Отца Орнатского спросили: «Кого сначала убивать? Тебя или сыновей?» Батюшка сказал: «Сыновей», — опустился на колени и стал молиться за упокой их душ. Его потом рукояткой револьвера сбили на землю и застрелили в голову… Убитых бросили в море. А труп отца Философа не утонул, его волны прибили у Ораниенбаума, там тайком православные и похоронили батюшку.

Кавалергард слушал, опустив лицо в ладони поставленных на локти рук, и было непонятно, молится или скрывает слезы. Но когда отвел ладони, глаза лихорадочно сияли.

— А знаете, как расстреливают нынче? — спросил он. — О том, как это делается в Москве, рассказал один из моих самых отчаянных курьеров Аксюта, бежавший из Бутырской тюрьмы.

— Неужели удалось бежать из самой Бутырки? — удивился Орловский.

— Не совсем, Виктор. Он из-под конвоя в городе ушел, потому что закапывал расстрелянных и готовил с другими заключенными канавы для следующих жертв. Изо дня в день Аксюту в числе бутырских арестантов под стражей вывозили на грузовике к Ходынскому полю, в Петровский парк или на Ваганьковское кладбище. Там надзиратель отмерял в рост человека ширину канавы, длина же определялась числом намеченных под расстрел. Выкапывали на двадцать-тридцать человек и на много десятков больше. На расстрелах по ночам копачи не присутствовали, смертников и трупы не видели, заключенных привозили утром к могилам с телами, присыпанными землей руками палачей. Арестанты окончательно закапывали канавы и делали насыпь вдоль рва.

— Откуда же вашему Аксюте известны подробности расправ?

— Конвойные ему с другими копачами пересказывали. Первыми жертвами красного террора в сентябре пали священники и министры: православные епископ Селенгинский Ефрем (Кузнецов) и протоиерей Иоанн Восторгов, ксендз Лютостанский с братом, бывшие министры внутренних дел Маклаков и Алексей Николаевич Хвостов, председатель Государственного Совета Щегловитов, директор Департамента полиции Белецкий. Их около Ходынки поставили лицами вдоль могилы, отец Иоанн попросил палачей разрешить помолиться и попрощаться друг с другом.

Орловский уточнил:

— Ежели не ошибаюсь, настоятель храма Василия Блаженного батюшка Иоанн Восторгов подобно отцу Философу Орнатскому неустанно обличал коммунистов?

— Еще как, Виктор! Он осознанно шел на мученическую смерть. По воскресеньям в четыре часа отец Иоанн служил молебен на Красной площади и так громил в проповеди большевиков, что ее всегда слышали ходившие по кремлевской стене чекисты… Тем не менее, перед расстрелом ему не отказали в последней просьбе. Смертники встали на колени для молитвы, после нее подошли под благословение преосвященного Ефрема и отца Иоанна, все простились друг с другом и вернулись на свои места. Батюшка Иоанн призвал православных с верою в милосердие Божие и возрождение Родины принести искупительную жертву. «Я готов», — обратился он к палачам. Чекист подошел к батюшке сзади, вывернул ему руку за спину и выстрелил в затылок, одновременно толкнув в могилу. Потом убили остальных. Николай Алексеевич Маклаков поразил