KapitalistЪ (СИ) - Стацевич Алексей

Значит, все-таки мама, и никакие ролевые игры тут ни при чем.

Первая часть догадки была подтверждена. Оставались еще две.

— Мам, напомни, пожалуйста, а часы в моей комнате… откуда они у нас?

— Опять шутишь? — улыбнулась женщина и выглянула из кухни. Видя, что сын говорит на полном серьезе, ответила: — Так ты же сам за ними ходил. С отцом. К Исмаилу.

— К Исмаилу? — изменился в лице Крюков. — К Кацу?

— А ты знаешь другого Исмаила? К Кацу, конечно, будь он неладен. И отец твой… тот еще бестолочь, пуд сахара тогда за часы отдал. Пуд! Вспомнил?

Вместо ответа Иван Андреевич глубокомысленно поковырялся в тарелке — вторая часть догадки нашла свое подтверждение.

— С расспросами покончено, или ты еще что-то забыл? — протирая несвежим полотенцем чистую тарелку, усмехнулась женщина. — Может, тебе пиявок на спину поставить? Для памяти?

— Мам, а какое сегодня число?

— Ага, все-таки забыл. Девятое.

— Сентября?

— Сентября.

— Воскресенье?

Женщина удивилась:

— Кто ж по воскресеньям-то работает, дурень? Единственный выходной! Понедельник сегодня.

— Вчера же пятница была, седьмое… — пробубнил профессор и задал «контрольный» вопрос: — А год сейчас какой?

На сей раз мама посмотрела на него, как на умалишенного:

— Седьмой.

— Надеюсь, две тысячи седьмой?

Женщина, обдумывая услышанное, так и замерла с тарелкой в одной руке и с выпавшим на пол полотенцем — в другой.

— Совсем сбрендил? — покрутила она пальцем у виска. — А я тебе говорила, что «беленькая» до добра не доведет.

— И все же? — не унимался Крюков.

— Год сейчас, Ванюша, одна тысяча девятьсот седьмой.

Пущенная в цель стрела попала точно в яблочко — трехсоставной пазл-догадка сложился воедино и подтвердил безумную теорию профессора.

— Значит, я все-таки в прошлом, — выдохнул он и сполз под лавку.

Дзыыын-бом.

Глава 6

9 сентября 1907 года, понедельник, Нью-Йорк, США.

Кое-как впихнув в себя невкусный завтрак, Иван Андреевич напялил на голову кепку, и под напутствие матери: «Сегодня не употреблять!» — вышел из дома.

Чувствовал себя профессор максимально странно — в следующую секунду после «осознания», где и в каком времени он находится, на затылок обрушилось «нечто». Судя по силе удара, на него, с высоты собственного роста, рухнула не иначе как Статуя Свободы. К счастью, мгновение спустя выяснилось, что обошлось без несовместимых с жизнью черепно-мозговых травм, а американская святыня здесь вообще ни при чем — в голову профессора одновременно «зарядили» два брата-тяжеловеса, а именно Опыт в лице знаний и навыков и Воспоминания в виде флешбэков.

Вылезши из-под лавки, под которую сполз чуть ранее, Иван Андреевич вдруг осознал, что теперь знает и помнит все, что некогда знал и помнил человек, в теле которого он очутился. Все, что на то сентябрьское утро ведал его дед и полный тезка — Иван Андреевич Крюков, тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, восемнадцатилетний юноша, русский иммигрант и разнорабочий пятнадцатого пирса нью-йоркского морского торгового порта Ист-Ривер.

Многие непонятные вещи сразу стали очевидными.

Например, холл, где трапезничал Иван Андреевич, оказался частью социального барака для бедняков и иммигрантов. Частью барака, в котором «его» родители — чернорабочий на прокладке железнодорожных путей Андрей Никанорович и фабричная прядильщица Анна Васильевна Крюковы — за ежемесячную ренту в двадцать пять долларов снимали две крошечные комнатушки. Позволить себе большего семейство не могло, поскольку доход был невелик: отец получал одиннадцать долларов в неделю, мать — девять, сам Иван и того меньше — восемь. В месяц, с учетом двух-трех «неподсчитанных» выпадающих дней, выходило около ста пятнадцати долларов на всех.

Крюковы не шиковали, но и не голодали (в отличие от многих других, более расточительных соседей по бараку), поскольку Анна Васильевна вела жесткий контроль семейного бюджета. Денег, в основном, хватало тютелька в тютельку, но Анне Васильевне все же удавалось порой отложить немного «на черный день». Как «узнал» Иван Андреевич, кубышка семьи Крюковых хранилась в довольно надежном банке Hamilton Bank of New York, а общая сумма совместных накоплений за шесть лет в иммиграции была эквивалентна чуть более четырем месячным зарплатам семейства, или примерно пятистам долларам.

Чувствовал же себя профессор максимально странно не столько из-за полученных знаний, о которых не просил, сколько из-за того, что воспоминания из жизни «деда Ивана» наложились на его собственное прошлое. Наложились, перемешались в одну кучу, да так и остались лежать, словно свежие конфеты, пересыпанные в коробку к просроченным — никогда не угадаешь, какую вытащил. И коробка эта звалась черепная.

Единственное, чего не мог понять Крюков — неужели слова, пожелания, сожаления, высказанные им седьмого сентября две тысячи седьмого года, за секунды до смерти, действительно могли перенести, переместить его сознание в прошлое? Но как? Зачем? Почему? Это противоречило всем законам существования жизни и походило на фантасмагорию… но почему-то было правдой, которую следовало принять. Поэтому, решил Крюков, если судьба дает ему шанс изменить прошлое, чтобы исправить будущее, то этим шансом надо воспользоваться сполна. Дело оставалось за малым — просто заработать состояние, чтобы «будущий» Иван никогда не встретился с Усиковым.

За размышлениями Иван Андреевич пересек заваленный мусором внутренний двор, прилегавший к социальному бараку, и вышел на застроенную малоэтажными многоквартирными домами Орчард-стрит. На выходе со двора повернул налево и направился в сторону набережной Ист-Ривер, к Бруклинскому мосту, который в то время еще носил название Мост Нью-Йорка и Бруклина, о чем не преминула напомнить «память деда».

Именно там, в получасе ходьбы от дома-барака, западнее Бруклинского моста (Иван Андреевич все же решил называть его «по-новому»), на пересечении Саут-Стрит и Уолл-Стрит и располагался пятнадцатый пирс, где трудился юный Крюков.

Утренний Нью-Йорк пробуждался ото сна и начинал входить в свой повседневный ритм — по улицам потянулись бесконечные вереницы автомобилей и гужевых повозок, зашумели моторы, заскрипели колеса, а воздух наполнился громкими криками уличных торговцев и «газетных мальчишек», которые предлагали всем желающим приобрести сегодняшние издания.

На широких улицах, скрытых от солнца высокими зданиями с массивными фасадами, толпились фабричные рабочие; одетые в строгие костюмы и котелки джентльмены торопились в банки или на деловые встречи; их жены в элегантных нарядах отправлялись кто за покупками, а кто в ближайшую кондитерскую на чашечку свежесваренного бодрящего напитка со сдобной булочкой.

Утренний город бурлил надеждами и амбициями. Но многим из них сбыться и воплотиться в жизнь, увы, было не суждено.

Глава 7

Иван Андреевич, который для всех окружающих в силу возраста стал просто Иваном или Эваном, добрался до морского торгового порта Ист-Ривер за пять минут до начала рабочего дня. Дня, который намечался как «тяжелый» — в полдень на пятнадцатый пирс должен был прибыть британский трансатлантический круизный лайнер «Рэд Корал», обладающий рекордным на тот момент регистровым тоннажем в тридцать тысяч тонн. Разнорабочим пирса предстояло сначала побыть носильщиками и помочь с чемоданами богатеньким путешественникам, которые не желали самолично марать руки, а уже после заняться долгой разгрузкой товарного отсека с последующим перемещением грузов в складские помещения порта.

Чуть ранее, шагая среди толпы по Орчард-стрит, Крюков размышлял, а зачем он вообще идет сейчас на работу? Потому что так сказала «мама»? Или потому что «так надо» и именно так — правильно? Или во всем великолепии проявил себя неукротимый «зов предка», и на пирс его тянули оставшиеся внутри частички деда Ивана? Частички, которые заставляли делать шаг за шагом по еще не успевшей прогреться мостовой.