KapitalistЪ (СИ) - Стацевич Алексей

Разбудившие же его старинные часы в деревянном корпусе висели в метре от него, на блеклой стене возле закрытой двери. Чтобы узнать время, нужно было лишь чуть скосить глаза влево…

— Ненавижу просыпаться в семь утра, — пробормотал Крюков, переворачиваясь на правый бок и замечая, что эти часы — творение швейцарской фабрики «Густав Беккер».

Конечно, в сфере антикварных часов он не числился экспертом, но это проклятое «бом» узнал бы из тысячи — такие же часы висели в его отчем доме. И не просто висели, а день за днем раздражали сначала школьника Ваню, а затем и студента Ивана, будя по утрам и заставляя тащиться на учебу.

Поэтому неудивительно, что в семьдесят пятом году, после смерти отца, часы очень быстро оказались на помойке. Не спас их даже статус семейной ценности, почти реликвии: часы достались прадеду Ивана Андреевича, Андрею Никаноровичу Крюкову, еще в начале двадцатого века, когда тот вместе с семьей иммигрировал в Штаты и выменял эти часы у некоего Каца за пуд сахара. По крайней мере, такую историю любил рассказывать отец…

Захваченный непрошеными воспоминаниями, Крюков начал было вновь погружаться в сладкую дремоту, как вдруг рядом с изголовьем кровати скрипнули петли, и комнату наполнили запах пота и незнакомый мужской бас.

— Ванька, подъем!

«Ванька» от этого возгласа подскочил на кровати, сел, прижавшись к стене, и начал разглядывать хозяйничающего в комнате незнакомца, который явно что-то искал. Был он высокого роста, широк в плечах, на вид около сорока лет или немного меньше; лицо слегка загорелое, с четко очерченными скулами и небольшими морщинками вокруг глаз и рта, придающими ему серьезный, но немного помятый вид. Одет он был в серые рабочие брюки, такую же рубашку и простые черные ботинки.

— Кепку мою не находил? — пошарившись вокруг, спросил он и повернулся к профессору. — Ванька, а чего ты на меня так уставился, яко мертвеца увидал?

Но вопросы Крюков не услышал — перед глазами мелькали недавние события: лекция, похищение, разговор с Мясником, удары… Особенно — удары.

— Эй, Иван! — повысил голос незнакомец. — Я с кем разговариваю⁈

— А? Что?.. Мужчина, вы кто такой? — помотав головой и отгоняя видения, спросил Крюков и быстро огляделся — десятиметровая комнатушка была ему незнакома, а ее обстановку будто собирали по свалкам: узкая железная кровать со старым матрасом; слева, в углу, рядом с настенным зеркалом, напольная вешалка для одежды; в соседнем углу — потрепанный шкаф; справа, у окна, в «ногах» кровати — небольшая тумбочка со стоящей на ней керосиновой лампой; и там же — стол с хаотично раскиданной на нем мелочевкой. — Где я нахожусь?

— Ну дает! — ухмыльнулся незнакомец и позвал в открытую дверь: — Анна Васильевна! Мать! Подь сюда и вызови лекаря — меня сын не признал!

— Конечно не признал, — донесся сварливый женский голос, — вчера приполз домой на бровях, весь грязный, вонючий, я замучилась брюки полночи отстирывать!

— Так подь сюда, говорю! Может, хоть тебя узнает, а мне бежать пора. Проклятая работа сама себя не сделает, будь она неладна! — И добавил уже в коридоре: — Кепку мою не видала?

— Андрюша, так она у тебя на голове, — рассмеялась женщина.

— Точно! Вот же растяпа.

Голоса смолкли, хлопнула входная дверь, а затем в комнату вошла бледная женщина средних лет с усталыми глазами. Ее темные густые волосы были собраны в пучок, тонкие губы сжались в презрении ко всему миру, а натруженные, мозолистые пальцы нервно теребили клубок шерстяных ниток. Одета женщина была в свободное длинное платье с многочисленными заплатками и фартук.

— Проснулся наконец? — спросила она, и нотки сварливости в голосе разыгрались с новой силой. — Вставай давай, скоро на работу. Одежда в шкафу. Сегодня пойдешь в отцовских штанах, твои еще не высохли. Надо же было так извозиться, остолоп…

Женщина вышла из комнаты, а Иван Андреевич так и остался сидеть в полном недоумении от происходящего. Кто эти люди? Где он находится? Куда делся Мясник? И почему ушедший мужчина называл себя его отцом?

— Неужели… привиделось? Причудилось все? Может, и не было никакого Усикова? Тем более и состояние сейчас действительно такое, будто я вчера… — задумчиво пробормотал профессор и ощупал лицо — ни ссадин от ударов, ни отеков, ни шишек, ни-че-го. И тут его осенило: — А-а-а, ну правильно! Я же вчера пошел День рождения отмечать! Видимо, перебрал, вот и померещился этот упырь. Пьяные бредни, так сказать. Галлюцинации. А я просто перебрал. Или нет?.. Да, точно, перебрал! И каким-то образом очутился в доме этих странных людей. А то, что меня «левый» мужик сыном назвал… да черт его знает, что я вчера по пьяни творил, вообще ничего не помню. Может, у нас с ним какая-то ролевая игра. Главное, чтобы не интимная! — ужаснулся профессор. — Тьфу ты, какая срамота в голову лезет. С похмелья-то!

Он встал с кровати и, по указанию бледной женщины с усталыми глазами, протопал к шкафу, в котором висела и лежала мужская одежда: с полудюжины серых рубашек и штанов, несколько пар ботинок, ремень и единственная кепка. Не найдя взглядом своего костюма, Иван Андреевич протянул руку, чтобы раздвинуть занимающие угол шкафа брюки… и с недоумением уставился на свои пальцы. На свои молодые пальцы!

— Что за ерунда?

Секунду он стоял в замешательстве, а после кинулся к зеркалу. Запнувшись за вешалку, уронил ее сначала на себя, затем, с громким шумом, на пол, услышал с кухни недовольный возглас женщины в фартуке… и увидел наконец свое отражение. Точнее, не свое отражение!

Из зеркала на Крюкова смотрел некий юноша лет восемнадцати-двадцати, с яркими голубыми глазами и светлыми взъерошенными волосами, которые слегка завивались на концах.

Профессор, как зачарованный, провел ладонью по лицу, волосам, а затем, чувствуя под пальцами крепкие мышцы, осторожно ощупал свое молодое тело. Юноша в зеркале повторил каждое его движение.

— Бессмыслица какая-то, — прошептал Крюков, все еще не веря своим глазам. — Как такое может быть?

Но впасть в размышлизмы профессору не дали: в комнату ворвалась бледная женщина с усталыми глазами.

— Ванюша Андрюшевич, — шикнула она, — имейте совесть! Через десять минут на работу выходить, а вы еще не откушали!

— Что? — уставился на нее Иван Андреевич, который пропустил мимо ушей добрую половину слов.

— Жрать, говорю, иди. Одевайся и приходи!

— А во что мне… одеваться? Где мой костюм?

Женщина вздохнула. Повторила:

— Вся одежда в шкафу, кроме штанов. Штаны надень отцовские, твои еще мокрые. — И скрылась в дверном проеме. Оттуда послышалось колючее: — Костюм! Ишь ты, чего выдумал. Может, тебе еще и фрак со смокингом пошить?

Крюков решил не реагировать на последнее замечание и, подумав, что стоять и пялиться на себя в зеркало — не самая лучшая идея для понимания ситуации, последовал совету женщины. Одевшись, вышел из комнаты.

Посередине длинного, но узкого холла, в который попал профессор, стояли почти такой же длинный стол и, вдоль него, деревянная лавка. На которую Иван Андреевич, по молчаливо-раздраженному приглашению женщины в фартуке и уселся.

Пока та суетилась рядом, выставляя на грязно-пеструю скатерть выглядящие малопривлекательными блюда, Крюков огляделся — из холла, освещенного тусклым оконным светом, вели в неизвестность несколько закрытых дверей, из-за которых слышались мужские и женские голоса.

— Как себя чувствуешь? После вчерашнего? — довольно участливо поинтересовалась «кухарка» и, не дожидаясь ответа, добавила: — Когда говорил, что отца не узнаешь… решил подшутить над ним, что ли?

— Да-а, — протянул Иван Андреевич, все еще не до конца понимая, что делать и как себя вести после увиденного в отражении. В его голове, конечно, витала безумная догадка, что происходит, но… она требовала доказательств. Немедленных!

— Ма-ам? — аккуратно позвал он, когда женщина вышла из холла в одну из дверей. Видимо, на кухню.

— Да, Ванюш? — тут же раздалось в ответ.