Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Менее всего хотел бы я говорить об иерархии искусств и вслед гегелевской традиции называть поэзию высшим искусством. Любое проявление творчества человека есть смысл и гармония, и довольно претенциозно здесь выстраивать какую-либо иерархию. Но поскольку речь идет о поэзии, хотелось бы утвердиться в нескольких, касающихся ее аксиомах.
Во-первых, поэзия есть словесное искусство, и потому все то, что касается сигнификативной (т. е. смыслопологающей) природы языка, в полной мере относится и к поэзии.
Во-вторых, поэзия есть предельная концентрация семантики слова, и потому поэтическая строка много значимее предложения прозаического текста.
В-третьих, поэзия есть синтез смыслополагания слова как знака, слова как зрительного образа и слова как звука, и поэтому она обусловливает воплощенность синтеза сознательного и бессознательного начал человеческой личности.
В-четвертых, поэзия есть синтез непосредственности и глубочайшей обдуманности материала, и потому она несводима к чистой эмоциональной импульсивности или чистой рассудочности.
И наконец, в-пятых, поэзия есть концентрированная реализация гармонического начала мира видимого, и потому в ней наиболее явно утверждается связь мира видимого и мира невидимого.
Это последнее обстоятельство обусловливает необходимость ценностной ориентации в сфере поэтического творчества, и вне этой ценностной ориентации не существует ни один, даже мельчайший элемент поэтического языка. Здесь речь не идет о морализаторстве и так называемой «воспитательной роли литературы», которая обычно надумана и лицемерна. Речь идет о свободной воплощенности в поэтическом слове первоосновы человеческого Я поэта, побуждающей самораскрытие человека, воспринимающего это поэтическое слово и становящегося поэтому не «адресатом», не «потребителем» искусства, а человеком, переживающим подлинный процесс творчества, то есть процесс гармонизации раздробленного доселе и хаотичного мира простой видимости. Иерархия ценностей или нравственные постулаты нашей жизни и есть осознанное и рационально сформулированное, как, например, у Канта, выражение все той же гармонической сущности мироздания, которая в поэзии воплощается прямо и непосредственно. Вот почему поэт – это по определению Пушкина, «пророк», несущий в себе огромную ответственность за верность божественному смыслу и предназначению поэзии.
Стихи, в которых мы сталкиваемся с «пространством вне иерархии», стихи, в которых все без разбора одинаково самоценно, а значит, и все лишено своей ценности, затрагивают слишком внешнее в нашем Я, до того внешнее, что не выходят, даже при удачной образности, за грань констатации внешнего опыта, то есть хаоса повседневности:
Поговорим с тобой
как магнитофон с магнитофоном,
лихая душа,
Некрасов Николай Всеволод,
русский японец.
(Ян Сатуновский)14.
Ну, поговорим… А зачем, если «магнитофон с магнитофоном» и если все равно «русский японец»?» Этот внешне понятный и трансформированный в бесстрастие стих Тютчева, конечно же, никакое не преодоление хаоса, а напротив, преодоление в себе себя же, помещение своего внутреннего Я в камеру самонадеянного умственного безверия. Какая уж тут поэзия? Беда, да и только. Время открыть бутылку и забыться… Но вот немцы переводят, печатают, вероятно, за «антитоталитаризм» поэтической формы…
И все же это не поэзия: хаос побеждает тогда, когда творческие силы души дремлют, когда главные устремления того, кто сочиняет стихи, всецело обусловлены внешним опытом и направлены вовне.
Смысл же поэзии, напротив, в том, чтобы пробуждать творческую, то есть гармоническую потенцию души, «обиды не страшась, не требуя венца». Смысл поэзии – в актуализации созвучия человека сущности универсума. И все это опять же лучше всего сказалось в стихах:
Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд – да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
Познай, где свет, – поймешь, где тьма.
(А. Блок).
Примечания
1 Lianosouro. Gedichte und Bilder aus Moskau. Munchen – 1992 – S. 108.
2 Там же, с. 40.
3 Тамже, с. 132.
4 Тамже, с. 134.
5 Новое литературное обозрение. – 1995 – 11 – С. 204.
6 А. Блок. Собр. соч. в 8-ми тт. – Т.6 – М.-Л.Д962 – С. 163.
7 Новое литературное обозрение. – 1995 – 11 – С.220.
8 А.Блок. Там же, с. 161
9 Аристотель Соч. в 4-х тт. – Т. 1 – М, 1976 – С. 348.
10 И.Кант. Соч. в 6-ти тт. – Т. 3 – М., 1964 – С. 575.
11 Ф.Шеллинг. Соч. в 2-х тт. – Т. 1 – М., 1987 – С. 552.
12 Древнекитайская философия. Собр. текстов в 2-х тт. – Т. 2 – М. – 1973 – С. 244.
13 А. Блок. Там же, С. 163
14 Lianosouro…, S. 150
Размышления о верлибре[10]
Поводом для этих размышлений о верлибре явилась по-настоящему подвижническая деятельность Карена Джангирова, благодаря усилиям которого появился ряд журнальных публикаций и сборников, актуализировавших проблему верлибра в сознании современного читателя.
Размышляет о верлибре в своем кратком предисловии «К антологии русского верлибра» (М., «Прометей», 1991 г.) и сам К. Джангиров. Если говорить кратко, его позиция относительно жанровой принадлежности верлибра сводится к следующему. В литературе существуют:
1. Канонические стихи.
2. Проза.
3. Верлибр.
Каждый из этих жанров неформален, поскольку каждый из них реализует определенный метод освоения действительности. Причем, если «устоявшиеся методы» (канонические стихи и проза) вполне сочетаются с провозглашенной сверху идеей построения канонического мира, населенного каноническими душами, умами, литературами и прочими его составляющими (с. 7), то «верлибр не терпит фальши и лжи», что опять-таки не способствовало его признанию теми, для кого «литература была и остается сферой обслуживания» (там же).
Что же касается поэзии, то поэзия, с точки зрения Карена Джангирова, – не какой-либо отдельный жанр, но «апогейное состояние» любого жанра литературы и искусства (в том числе, например, графики).
Это очень отчетливый взгляд на вещи, может быть, даже чрезмерно отчетливый. Во всяком случае, говоря строго, нам теперь о Пушкине, имея в виду его основную литературную деятельность, следует сказать, что Пушкин – не поэт, а «канонический стихотворец»; поэт же он только в тех стихах, которые достигают своего «апогейного» жанрового состояния.
Честно говоря, на слух все это не
