Воспоминания одной звезды - Пола Негри

Отчасти я надеялась, что он будет возражать, угроза потерять меня испугает его и это позволит изменить наши отношения, но он лишь сказал:

— Я конечно же не буду мешать тебе…

— Евгениуш, пожалуйста, скажи мне просто: да или нет?

В ответ — ни звука, никакого протеста. Я была потрясена.

— На данном этапе моей карьеры, — пояснил он наконец, — знаменитая жена может стать ценным фактором. Кроме того, разумеется, появятся деньги. У меня, например, нет средств, чтобы приобрести для тебя квартиру в Варшаве, а тебе обязательно нужно иметь там свой угол, что-то достойное, где можно принимать гостей. Ты же, в конце концов, настоящая звезда, знаменитость!

Я очень хорошо понимала, что весь этот разговор насчет «своего угла» в польской столице он завел не ради того, чтобы я принимала там гостей… Впрочем, если бы это потребовалось как плата за мой отъезд, я бы пошла и на это. Я даже не стала напоминать ему, что по приезде в Варшаву я всегда останавливаюсь у мамы.

На следующее утро я уехала в Берлин. Ночью Евгениуш занимался со мной любовью, а утром даже не проснулся, чтобы попрощаться. Пожалуй, это даже лучше. Провожала меня лишь Людмила, она была невероятно весела, желала мне всего самого лучшего и не переставала уверять меня, что будет всячески заботиться о моем муже. Я вдруг сообразила, что хотя и относилась к ней как к ребенку, а ведь ей было всего на пять лет меньше, чем мне. На самом деле я пыталась вести борьбу с волевой женщиной, используя при этом лишь самые простые приемы, которыми обычно пытаются справиться с непослушным ребенком…

Глава 6

Германия, куда я вернулась, все еще страдала от беспорядков и внутреннего кризиса. Правительство страны находилось в состоянии шока из-за жестких условий Версальского договора, и на него со всех сторон велась атака, то и дело вспыхивали мелкие мятежи. Коммунисты предпринимали отчаянные попытки взять власть в свои руки, и это — пусть в конце концов они не добились успеха — сильно повлияло на возникновение атмосферы страха и неуверенности в завтрашнем дне, которая воцарилась в новой, Веймарской республике, сразу же столкнувшейся с огромными проблемами.

За время моего отсутствия правым удалось добиться ряда успехов, организовав Капповский путч. Капп[95] был лидером группы военных из старой прусской гвардии, которые отказывались признавать поражение в войне. Их обуревало неуемное желание восстановить национальную гордость страны и стать овеянными не меньшей славой, чем у Бисмарка или Фридриха Великого. Эта романтическая истерия производила сильное впечатление на многих — всех, кто жаждал иметь предмет поклонения и кто хотел верить в лучшее. Путчистам удалось даже заставить правительство на некоторое время бежать из Берлина в Саксонию, в Дрезден. Спасло ситуацию лишь вмешательство рабочих, которые единодушно отозвались на призыв ко всеобщей забастовке. Когда коалиция умеренных левых политиков и центристов высказалась за провозглашение Веймарской республики, правые путчисты пошли на попятный, и в результате этому бедняге, взбесившемуся старику Каппу, пришлось расплачиваться за все в одиночку[96].

Может возникнуть вопрос: каково было жителям Берлина в это тревожное, беспокойное время, что они делали? Ну как же, они, разумеется, пели, танцевали, охотно и с невероятным рвением наслаждались всеми нюансами отклонений от обычного поведения… Тогда вовсю рекламировали Париж как столицу той безумной послевоенной поры, где возникли и расцвели так называемые бурные, или ревущие, двадцатые! Однако именно в Берлин приезжали тонкие ценители и знатоки полной жизненной раскрепощенности, поскольку здесь можно было кутить и бражничать ночи напролет, отсыпаясь днем и не обращая никакого внимания на будничные невзгоды простых людей, которые всячески старались не умереть с голоду, кое-как сводя концы с концами. Когда наступала ночь, город сиял тысячами огней и говорил на всех языках, а с рассветом, когда солнечные лучи озаряли сплошное убожество жизни, звучал один-единственный голос — голос нищих, стоявших на всех углах.

Я не принадлежала ни к миру дня, ни к миру ночи, а находилась где-то посередине, причем меня приводили в недоумение оба этих мира. Я считалась самой успешной из женщин, мне завидовали, я стала идолом для огромных масс зрителей. Газеты, писавшие про меня изо дня в день, пели мне дифирамбы, называли Королевой экрана. Пауль Давидзон разорвал со мною прежний договор и заключил новый, согласно которому я получала очень большие гонорары, так много денег, что я сомневалась, возможно ли такое вообще… Я была богата, молода, знаменита, но в глубине души чувствовала себя точь-в-точь как любой из этих нищих на улицах. Я оказалась неспособной что-либо поделать со своим неудачным замужеством и мечтала лишь о том, чтобы вернуться к актерской работе. У меня возникло ощущение, что быть актрисой — это единственное, в чем я не могла потерпеть неудачу.

Мой следующий фильм должен был позволить мне сыграть одну из тех ролей, о какой мечтает любая актриса — Камелии[97]. Меня разочаровывало лишь то, что Любич работал над другим фильмом, поэтому не мог быть моим режиссером. Но он успокаивал меня: на тот момент, говорил он, это могло быть только к лучшему. «Пола, — сказал Любич, — это даже хорошо, что наши имена не будут упоминаться вместе и мы будем работать порознь. Мы с тобой уже сняли три успешных фильма. Сейчас, пожалуй, настал момент показать, на что каждый из нас способен сам по себе».

Что до меня, то я никак не могла заставить себя вернуться в Шарлоттенбург из-за множества неприятных воспоминаний. После путча я сняла апартаменты в отеле «Эспланада»[98], там была комната и для моей верной Лены. Гостиница находилась в одном из самых фешенебельных районов города, на улице Бельвюштрассе, которая вела от людной площади Потсдамер-плац к замечательному парку Тиргартен, окруженному элегантными виллами и величественными дворцами, где обитали представители самых известных аристократических и промышленных семейств.

В первые недели после возвращения в Берлин я почти ни с кем не встречалась, лишь неторопливо прогуливалась по розарию в Тиргартене или неспешно, с книгой в руках, принимала второй завтрак в кафе неподалеку от зоологического сада. Такое одинокое существование идеально устраивало меня. Мои нервы в последние месяцы были до предела напряжены, и мне требовалось побыть одной, чтобы обрести чувство душевного равновесия.

Поначалу я отказывалась от приглашений, которые присылали мне друзья, однако настал момент, когда это уже стало невозможным: многие смертельно обиделись бы на меня. Первый осторожный выход в свет привел к завершению моего тотального