Воспоминания одной звезды - Пола Негри

и там…» Петроний открыл для меня множество новых миров, давая разнообразную пищу для ума. Он был терпеливым и мудрым, компетентным учителем. Я, например, всегда любила музыку, но скорее инстинктивно. Единственное, что я по-настоящему понимала в музыке, — это как проиллюстрировать ее хореографически. Петроний же научил меня понимать технические и эстетические нюансы музыкальных произведений так, чтобы получать от этого наслаждение. Если большинство наших друзей без конца ходили на джазовые концерты, то мы почти каждый вечер отправлялись в берлинскую филармонию, а после анализировали услышанное, обсуждали тонкости звучания, оркестровки, говорили о том, сколь велика роль дирижера при создании новых интерпретаций для любого произведения. Благодаря этому я начала по-новому понимать произведения Бетховена, Баха, Моцарта, как будто впервые слышала то, что в них было изначально заложено.

Петроний был не знаком с Рихардом Штраусом, поэтому, когда мы побывали на концерте, где тот дирижировал музыкальными отрывками из своей оперы «Кавалер розы», я договорилась, что после этого мы поужинаем с маэстро. Я сидела рядом с ними, слушала, как они разговаривают друг с другом, и меня переполняла гордость. Поначалу Штраус отнесся к Петронию с явным снисхождением, но в конце концов проявил уважиние ко всему, что он говорил. Ведь Петроний был способен умно и толково обсуждать музыку этого великого композитора, причем на уровне техники исполнения. Он даже отметил, в каком месте в этот вечер была совершена ошибка… Штраус тут же пришел в невероятное изумление: «Как вы это поняли? Я ведь из-за этого прямо посреди концерта чуть было не швырнул дирижерскую палочку в первую скрипку! Но все же взял себя в руки… выждал, пока не доиграли до конца, и тут уже швырнул!»

Однако не стоит думать, будто в наших отношениях Петроний выполнял роль педагога. Когда он обучал меня чему-то новому, это делалось с любовью, а когда я усваивала сказанное, это также происходило с любовью. Он обожал саму возможность научить меня всему на свете — и как водить машину, и как правильно есть артишок. (Я не только никогда не ела этот странный овощ, но даже не видела его ни разу в жизни, пока он не заказал его как-то раз в ресторане.)

К моей славе и достигнутым успехам Петроний не относился болезненно, наоборот, он очень гордился этим. Его радовало, что, когда мы с ним бывали в обществе, многие смотрели на меня с обожанием, оказывали различные знаки внимания. А когда я, наконец, стала разбираться, какие вина к каким блюдам следует заказывать в ресторане, его чувство гордости от моих успехов было, пожалуй, ничуть не меньше, чем его любовь ко мне… Каждое мое новое достижение делало меня все ближе к его представлению о том, какой должна быть идеальная женщина, подходящая для него.

Наши невероятно счастливые отношения не обходились, конечно, без каких-либо бурных объяснений. Когда киногруппа, работавшая над фильмом «Сапфо», отправилась в Херингсдорф на берегу Балтийского моря для натурных съемок, Петроний пообещал, что приедет туда и проведет со мною выходные.

Нам уже не нужно было ни от кого таиться. Все мои коллеги знали, что он мой любовник. Мои чувства по отношению к нему были слишком глубоки и очевидны, чтобы заниматься притворством. Работа над этим фильмом была очень трудоемкой, съемки оказались изнурительными для всех нас. К пятнице я уже не могла думать ни о чем, кроме того, что скоро приедет Петроний. Это было бы единственное светлое пятно за всю неделю. Но как раз во время съемки последнего дубля раздался звонок из Берлина: Георг очень извинялся, что никак не сможет повидать меня. Он даже не объяснил, что именно не позволит ему приехать, а я была до того изумлена и обижена, что не задала ему никаких вопросов…

Американская афиша фильма «Сапфо», также известного под названием «Безумная любовь», 1921

Петроний вел себя со мною абсолютно честно. Он не скрывал, с кем из женщин у него были отношения до нашей встречи, впрочем, лучше не рассказывал бы мне все так подробно, мог бы что-то и скрыть. Конечно, я представила себе одну-единственную причину, почему он не смог приехать и провести со мною выходные — значит, нашел кого-то еще… Ревность вызвала у меня неподконтрольный, безрассудный гнев. Я думала обо всем, от чего сама отказалась ради него, и всерьез решила отправиться в Берлин, чтобы там выяснить отношения. Режиссер категорически возражал против моего намерения уехать, но меня ничто не могло остановить. Я прыгнула в свой «мерседес», и мы с Леной на бешеной скорости понеслись в сторону Берлина, хотя расстояние до него было немаленькое. Я что было сил жала на педаль газа, машину то трясло по ухабистой обочине, то по кузову хлестали, царапая его, ветки деревьев, то мы еле-еле одолевали крутые повороты. Я была слишком зла, чтобы где-то остановиться и передохнуть. Наконец, к двум часам ночи мы доехали до гостиницы, где он жил. Я сразу же позвонила в его комнату, снизу, из вестибюля, но телефонистка известила, что его нет в номере. До четырех часов утра я звонила ему каждые полчаса, получая все тот же ответ. Все ясно: наверняка другая… Лена слонялась за мною по вестибюлю, умоляя хотя бы немного передохнуть и выспаться. На самом деле она, конечно, больше всего хотела этого сама. Ведь всю дорогу из Херингсдорфа она сидела в машине, зажмурив глаза от страха и стискивая в руке четки. В конце концов она рухнула в кресло, услышав, к своему ужасу, как я ругаюсь по-польски, притом самыми грязными ругательствами, какие были знакомы мне еще по варшавским трущобам.

Да как он посмел провести ночь с какой-то другой бабой, стоило мне ненадолго пропасть из его поля зрения?! Я вспомнила, конечно, его рассказы, этот чуть ли не хвастливый, самодовольный тон, как у всех тех мужчин, кто много себе позволяет. Вспомнила, как несерьезно он относился к своим прежним любовницам. Неужели он думает, будто и со мною ему удастся обращаться так же бесцеремонно и развязно?! Если в самом деле так, он не только неверен мне, но и просто глуп.

Присев за стол, я мигом настрочила одно из тех посланий, когда пытаешься произвести впечатление, будто тебе уже все безразлично. Выражаешься резко и язвительно, а на самом деле лишь даешь понять адресату, как ужасно ты разочарована и как тебя все задело. Я написала, что между нами все кончено, что я способна вынести все, кроме предательства. Дав записку Лене,