Воспоминания одной звезды - Пола Негри

На этом же ланче присутствовал некто по имени Бен Блументаль, с кем я была практически незнакома. Этот американец, идеально говоривший по-немецки, возглавлял независимую компанию Hamilton Pictures, которая предпринимала усилия, чтобы получить разрешение на импорт кинофильмов из Германии в США. Именно он и сказал мне в тот день:

— Мисс Негри, вам это еще не известно, но я один из тех, кто будет всячески ратовать за вас в Голливуде.

Когда я передала Петронию эти слова, он рассердился и сказал:

— Они постараются увезти тебя прочь от меня, разлучить нас. Понятно, чем это кончится.

— Дорогой, это невозможно, — ответила я.

— Докажи. Выйди за меня замуж. Поезжай в Варшаву, пообещай ему что угодно, но получи у Домбского согласие расторгнуть брак.

Было ясно, что лишь это успокоит его, и я отправилась в Польшу. Я заявила Евгениушу, что никогда не расстанусь с Петронием и если он не даст мне согласия на развод, тем самым сам заставляет меня позорить его имя. Несколько недель у меня ушло на консультации с юристами, на переговоры с мужем и представителями католической церкви. Сегодня они говорили мне «да», а назавтра — «нет»… В конечном счете Домбский категорически отказался освободить меня от брачных уз. Сильно обескураженная, я обратилась за сочувствием к маме, однако никакого утешения не получила. Она ответила мне так:

— Не хочу слышать об этом твоем Георге Шлебере и знакомиться с ним не желаю. Я не одобряю ту жизнь, какую ты ведешь. Это сплошной грех с точки зрения религии и вообще против всех приличий! Ты обязана немедленно порвать с ним, прекратить эту связь.

— Нет, ни за что! — воскликнула я. — Он для меня — смысл жизни!

— Какая чушь! Ты уже богата, знаменита, ты обрела все, чего всегда добивалась.

— Но без Георга все это — ничто!

— А-а, значит, из-за него ты готова погубить свою душу?! — брезгливо вымолвила мама.

Но как же это возможно — порвать с ним? Я ведь его так люблю! За утешением я могла обратиться теперь лишь к самому Петронию, искать у него защиты, но, когда я поведала, как все произошло в Варшаве, он отреагировал на мои слова с удивительной холодностью и повел себя так, будто виновата во всем я. Он потребовал объяснить, зачем я добивалась разрешения католической церкви на развод, когда вполне достаточно пройти процедуру гражданского развода, которая куда проще. Он не понимал, что церковь — важная часть моей жизни. Хотя я и могла нарушить некоторые религиозные постулаты, поддавшись чувству и связав свою жизнь с ним, однако далось мне это отнюдь не легко… Я отчаянно нуждалась, чтобы моя совесть была чиста перед Богом. Петроний же сделал в тот день довольно глупую ошибку: он почему-то решил, что в реальной жизни я полностью соответствую тому образу искушенной во всем, познавшей жизнь женщины, какой создавала на экране.

Тем временем Бен Блументаль принялся всячески настаивать, чтобы я подписала контракт для работы в Америке. Он поступил хитроумно, подружившись со всеми, кто меня окружал. Он даже подарил Паоле дорогое котиковое пальто на день рождения. Бен слышал своими ушами сетования Петрония и делал все возможное, чтобы разлучить нас поскорее и наверняка: он беспрестанно умолял меня отправиться работать в США. А тут еще пришла новость, что великий нью-йоркский менеджер Ротафель по прозвищу Рокси[115] собирался взять для проката копии «Мадам Дюбарри», и Блументаль под это дело вручил мне браслет с бриллиантами и жемчугом. Взять его назад он отказался, клянясь, что вернуть подобный подарок означало бы навлечь на себя самые ужасные несчастья…

Ротафель решил устроить пробный показ «Мадам Дюбарри» (но под другим названием — «Страсть») в своем кинотеатре «Капитолий» в Нью-Йорке, правда, при условии, что он откажется от проката этой картины, если показ пройдет неудачно. Все, кто работал над фильмом, ждали новостей из-за океана буквально затаив дыхание. Наконец, по подводному кабелю пришла телеграмма, что критики единодушно похвалили и фильм, и мою игру. Также сообщалось, что прокат фильма продолжится бессрочно, а мое имя будет написано яркими лампочками на фронтоне кинотеатра. Это означало, что я обрела статус кинозвезды в США. Так я помогла пробить брешь в запрете на демонстрацию немецких кинофильмов в Америке, проложив тем самым путь для выхода других фильмов из Германии на американский рынок кинопроката. Почти сразу же посыпались предложения из Голливуда. Такие кинопродюсеры, как Винфилд Шиэн[116] из Fox и Джеймс Д. Уильямс[117] из First National, лично приехали в Берлин, пытаясь уговорить меня подписать контракт именно с их компаниями. Повышая ставки, они конкурировали друг с другом, давали мне всё более выгодные условия и сделали в результате совершенно сказочные предложения, однако я про себя уже решила, что если с кем и подпишу договор, то только с Беном Блументалем. Когда обо всем узнала моя мама, она тут же принялась названивать и писать мне письма, требуя, чтобы я немедленно уехала в Калифорнию, пусть на некоторое время, лишь бы я провела его подальше от Петрония и прервала с ним всякие отношения. Я даже не стала спорить с ней, но было понятно, что «некоторое время» — это одно дело, а контракт на три года — совершенно другое…

Американская афиша фильма «Мадам Дюбарри» под названием «Страсть» в кинотеатре Ротафеля «Капитолий», 1921

На меня пытались воздействовать со всех сторон и друзья, и близкие, и коллеги. Все единодушно считали, что я сошла с ума: как же можно отказываться от таких перспектив? Я, конечно, могла бы не обращать на них никакого внимания, если бы после моего возвращения из Варшавы между мною и Петронием не возник определенный разлад. Да, мы по-прежнему любили друг друга и постоянно проводили время вместе, однако теперь при наших разговорах требовалось проявлять определенную осмотрительность, избегая упоминать темы, способные привести к спору и размолвке — и все это постоянно присутствовало, несмотря на внешне благополучные отношения. В конце концов я не выдержала и спросила:

— Как же, по-твоему, мне быть с Голливудом?

— Для твоей карьеры это очень хорошее предложение, — ответил Петроний.

Я решила, что ослышалась, и медленно переспросила:

— Не понимаю… Ты хочешь, чтобы я уехала?

— Нет, конечно! Совсем не хочу! Но все обстоит так, что у меня нет никаких прав просить тебя остаться здесь…

— На самом деле все обстоит так… это касается моих чувств… Я вообще не понимаю, как бы я могла оставить тебя.

— Но Пола, согласись,