Краткая история всего - Кен Уилбер

В.: Стало быть, такова часть благой вести этой экзистенциальной, или кентаврической, стадии.

К. У.: Совершенно верно. Одна из характеристик действительной самости данной стадии (кентавра) состоит именно в том, что никто больше не покупается на конвенциональные обезболивающие утешения. Как сказал Кьеркегор, личность более неспособна обрести успокоение в тривиальном. Эмерджентное возникновение этой более подлинной, или экзистенциальной, самости и является основной задачей вехи 6.

Конечное «я» умрёт, его не спасут ни магия, ни мифические боги, ни рациональная наука, — и часть становления подлинной и самобытной личностью заключается во встрече с этим жестоким фактом. Это был один из основных лейтмотивов Хайдеггера. Примирение со своей смертностью и конечностью — вот часть обретения своего подлинного бытия-в-мире (подлинной деятельности-в-сообщности).

Экзистенциалисты чудесно проанализировали такую подлинную личность, действительную кентаврическую самость (её свойства, её способ бытия, её позицию в мире), и, что самое важное, они проанализировали распространённые формы обмана и недобросовестности, которые подрывают эту самобытную подлинность. Мы лжём о своей смертности и конечности, создавая символы бессмертия — тщеславные попытки победить время и вечно существовать в некоем мифическом рае, некоем рациональном проекте, великом произведении искусства, через которое мы проецируем свою неспособность встретиться со смертью. Мы лжём об ответственности за свои собственные решения, предпочитая видеть себя пассивными жертвами какой-то внешней силы. Мы лжём об изобилии настоящего, проецируя самих себя в прошлое, испытывая чувство вины, и в будущее, испытывая тревогу. Мы лжём о той фундаментальной ответственности, которая лежит на нас, прячась в стадном менталитете, теряясь в Другом. Вместо бытия подлинной или действительной самостью мы живём как неподлинная самость, ложная самость, занимающаяся своими проектами обмана в попытке скрыть от себя шокирующую правду жизни.

Я всецело согласен со всем вышесказанным. Ведь, на мой взгляд, эта экзистенциальная подлинность и самобытность важна не только сама по себе, она также ­является и условием, необходимым для вхождения в надличностное, трансперсональное пространство, не отягощённое мифами, магическими ожиданиями или эгоцентрическими и этноцентрическими экзальтациями.

В.: Но трудам всех этих экзистенциальных писателей свойственно очень мрачное настроение.

К. У.: Да, это классическая обитель экзистенциального ужаса, отчаяния, тревоги, страха и трепета, болезни до смерти — именно по той причине, что вы потеряли все успокоительные и анестезирующие утешения!

Всё это довольно верно, но, поскольку экзистенциалисты не признают никакой сферы сознания, которая была бы выше данной, они застревают в этом экзистенциальном мировоззрении, ограничивающем воспринимаемое ими рамкой своего горизонта.

Так что они в каком-то смысле считают за честь приятие этих пожухлых экзистенциальных кошмаров, совершаемое ими с ужасающей серьёзностью. И, если вы утверждаете, что существуют какие-то формы сознавания, выходящие за пределы экзистенциальной тревоги, тогда, мол, вы, должно быть, впадаете в отрицание смерти, проекты бессмертия, неподлинность, недобросовестность. Любое заявление о более высоком горизонте встречается ледяным взглядом, и отвратительное обвинение в «неподлинности!»33 приговором ложится на ваши плечи. Если вы улыбаетесь, то вы, наверное, неподлинны, ведь вы нарушили священный круг бесконечного уныния.

В.: Застревание в кентавре, отождествление с кентавром и его экзистенциальным мировоззрением — это же фаза слияния с вехой 6.

К. У.: Да. И эта экзистенциальная погружённость становится вашей системой координат, с которой вы соотносите всю реальность. Чем больше экзистенциальной тревоги вы показываете, чем сильнее вы способны издавать скрежет зубовный, подчёркивая безумие вселенной, тем более вы подлинны. Ещё может помочь, если вы вобьёте себе в лоб несколько гвоздей, — это будет служить хорошим напоминанием. В любом случае никогда, слышите, никогда не позволяйте им видеть, что вы улыбаетесь, или же это обнародует вашу неподлинность и ненастоящесть.

Весь смысл экзистенциального уровня как раз и состоит в том, что вы пока ещё не в надличностном, но вы уже и не всецело привязаны к личностному: всё личностное измерение начало терять свой вкус, начало становиться глубоко бессмысленным. И, конечно же, тут нечему улыбаться. Чего вообще хорошего в этом личностном — оно же всё равно умрёт. Зачем вообще в нём обитать?

Эта озабоченность смыслом и его всепронизывающим отсутствием, вероятно, является основополагающим свойством патологий вехи 6, которыми занимается экзистенциальная психотерапия.

Но интересно и то, что кентавр по всем классическим стандартам должен быть счастлив и преисполнен радостью. В конечном счёте это же интегрированная и автономная самость, как вы можете видеть на рис. 9.3. Получается, по всем стандартам эта самость должна всё время улыбаться. Но она чаще всего не улыбается. Она глубоко печальна. Она интегрирована и автономна... и несчастна. Она вкусила всё, что личностный мир ей мог предоставить, и этого оказалось мало. Мир теряет свою притягательность и становится плоским. Ничто из переживаемого более не приносит удовольствие. Ничто не удовлетворяет. Нечему больше следовать. Не потому, что она отказалась от этих привилегий, а именно потому, что она их триумфально достигла, вкусила и обнаружила их недостаточность.

И посему само собой получается, что душе особо-то и не до улыбок. Это душа, для которой все утешения стали горьки. Мир стал плоским именно в момент её величайшего триумфа. Удивительное пиршество пришло и ушло, лишь белый череп остался скалиться на столе, безмолвно наблюдая за всем происходящим. Пир оказался эфемерным, даже в своём наиболее славном величии. Всё, на что я мог когда-то навесить столько смысла, столько желаний и столько пылких надежд, — всё это растворилось в воздухе, испарилось в какой-то странный момент этой долгой и одинокой ночи. Кому же мне петь песни радости и ликования? Кто услышит мои крики о помощи, тихо раздающиеся в эту тёмную и адскую ночь? Где же я могу обрести храбрость, чтобы вытерпеть удары мечей и копий, ежедневно ранящие мою плоть? И с чего бы мне вообще пытаться это делать? Ведь всё и так рассыплется в труху, разве нет? И с чем же меня это тогда оставляет? Сражаться или сдаться — совершенно не имеет значения, ведь всё равно мои жизненные цели тихо истекут кровью и испустят дух в агонии отчаяния.

Такова душа, для которой все желания стали несущественны, бледны и безжизненны. Это душа, встретившаяся лицом к лицу с бытием, и её от него тотально и всеобъемлюще тошнит. Это душа, для которой личностное потеряло глубину. Это, иными словами, душа на пороге надличностного.

32 Визионерская логика (англ. vision-logic) — выделенная автором на основании изучения трудов ряда исследователей человеческого развития стадия постформального («диалектического», или «сетевого») интеллекта, название которой включает в себя два компонента: vision («видение») и logic («логика»). Во время подготовки к настоящему изданию в переписке с переводчиком Уилбер указал, что варианты перевода термина vision-logic как «визуальная логика» или «зрительная логика» (встречавшиеся в ранее издававшихся на русском языке трудах автора) неверны: речь идёт не только или не столько о зрительном канале восприятия. Важно отметить, что слово «визионерский» в используемом здесь варианте перевода термина (заимствованном из немецких изданий) не несёт распространённой коннотации «провидческого», «духовидческого» или «мистического» и никоим образом не связано, например, с шаманскими «визионерскими путешествиями» (в переписке автор подчеркнул, что в vision-logic нет качеств «фантастического» или «воображаемого», обычно ассоциируемых со словом «визионерский»); скорее оно указывает на некую мысль, в своей способности к синтезу множества парадигм стратегически возвышающуюся над обычным ландшафтом мышления (представленным формально-операционной и более ранними стадиями). Согласно Уилберу, Ауробиндо дал классическое определение визионерской логики: она «может свободно выражать себя в единичных идеях, но её основная характерная черта — это способность к массивному формированию идей, системе или целокупности видения истины одним взглядом; соотношению идей с идеями, истин с истинами, самоузреваемыми в интегральном целом». По всей видимости, аналогом визионерской логики можно назвать и вероятностное мышление, описываемое в трудах В. В. Налимова. И действительно, такие мыслители, как Уилбер, Налимов, Гегель, и другие, исследующие постформальные пространства когнитивного развития, благодаря своей «надвисающей» способности охватывать мыслью огромные тектонические пласты культуры и идей, воспринимаются многими как «визионеры». В немецких изданиях Уилбера есть и другой вариант перевода термина vision-logic — «перцептивная логика». — Прим. пер.