Когда ты исчез - Джон Маррс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В черепе осталось заметное углубление. В голове мелькнула непрошеная мысль: наверное, в дождь там будет скапливаться вода. Я старалась не падать духом, но эмоции не поддавались контролю, разрывая душу в клочья. Стоило остаться одной, как я тут же тянулась за зеркалом и начинала разглядывать уродца в отражении. Не хватало разве что клина в шее – и доктор Франкенштейн с гордостью объявил бы меня своим творением.
Через несколько дней снова пришел доктор Льюис. Он что-то долго объяснял, но мои мозги, хоть и покалеченные, мудро решили отфильтровать его слова. Я услышала только одно – опухоль оказалась злокачественной. Остальное меня интересовало мало.
Пока я лежала в больнице, мы виделись с ним каждое утро. Отчего-то было досадно, что я плохо знаю человека, который фактически залез мне в голову. Поэтому, вместо того чтобы слушать бесконечные объяснения – все равно ничего хорошего не скажут, – я изучала своего собеседника. На вид ему было за пятьдесят. Не лысый, хоть и седой. Судя по глубоким морщинам на лбу, он часто ломал голову над тяжелыми случаями и при этом был лишен тщеславия, потому что не колол себе ботокс. Правда, на новые зубы потратился. Чем-то он мне напоминал Антонио Бандераса, только не такого смуглого. Кольца он не носил – то ли холостяк, то ли из тех, кто не любит побрякушки.
Я гадала, отчего меня к нему так тянет: неужели каждая пациентка проникается нежными чувствами к своему врачу?
– Кэтрин?..
Я снова мыслями вернулась в палату.
– Кэтрин, может, отдохнешь немного?
– Нет, все нормально, продолжайте, – нарочито бодро отозвалась я.
– Есть хорошие новости: мы убедились, что это первичный очаг рака, и он не дал метастазов. Мы удалили бо́льшую часть опухоли, но из-за неудобного расположения кусочек все-таки остался. Поэтому дальше по плану – лучевая терапия, чтобы не допустить поражения оставшейся части мозга.
– Хорошо, большое спасибо, – прощебетала я.
Мне вдруг захотелось пожать ему руку, словно мы заключили сделку.
САЙМОН
Монтефалько
18 марта
Самое страшное событие в моей жизни – это когда я сообщил Луке и Софии, что матери осталось жить несколько месяцев. Я повел их обедать в ресторан возле озера Тразимено, где мы гуляли в детстве и делали вид, будто ловим рыбу.
Луке было четырнадцать, Софии – шестнадцать, и новость дети встретили слезами и истерикой. Они выплеснули свою обиду на отца, не сумевшего уберечь их мать, на врачей, не способных ее вылечить, и на саму Лючиану, которая решила их бросить.
Однако я заставил детей пообещать, что свою злость они будут вымещать только на мне, ни в коем случае не трогая мать. Ее они должны лелеять: собирать для нее в саду красивые цветы и закачивать ей в плеер новую музыку, чтобы она не скучала в больнице.
Трудно принять мысль о скорой кончине, когда что-то невидимое жрет организм изнутри. Болезнь становится реальной, только когда получает зримое воплощение. В случае Лючианы мы осознали всю серьезность ситуации, только когда ей сделали двойную мастэктомию. Это не могло ее спасти, но так мы выиграли немного времени.
– Порой мне кажется, я бегаю кругами, и если остановлюсь, то сразу умру, – пробормотала Лючиана.
Она лежала на койке, пребывая в наркотическом полузабытьи.
Я погладил ее по руке.
– Знаю, дорогая моя, – прошептал я. – Но так надо, чтобы мы с детьми пробыли с тобой подольше.
– Напомнишь мне об этом, когда начнется химиотерапия, – отозвалась она, закрыла глаза и снова воспарила в небо.
КЭТРИН
Нортхэмптон
18 марта
Рассказать детям, что у меня рак, было нелегко – едва ли не тяжелее, чем сообщить им о пропаже отца.
Пусть они давно стали взрослыми, как и любая мать, я все равно обещала, что обязательно выздоровею, хотя сама в это не верила.
Эмили тут же включила в себе прагматика и составила расписание, чтобы ухаживать за мной в больнице. Робби приезжал каждую пятницу и оставался у нас на выходные, а Джеймс обещал звонить при любой возможности, куда бы его ни занесло.
Ширли, Байшали и Аманда – невеста Тома – притащили мне пироги, запеканки и кастрюльки с супами, забив холодильник до отказа. Селена, и без того давно взвалившая на себя местные магазины, окончательно взяла бразды правления в свои руки и занялась остальными бутиками.
Наконец шум в доме стих, я осталась одна, и только тогда до меня дошел весь ужас ситуации. Я села подписывать открытку к четвертому дню рождения Оливии, задумалась, доживу ли до него, и слезы полились сами собой.
Последний раз я рыдала так сильно в тот день, когда мы обнаружили Оскара в его корзинке мертвым. Тогда мы по очереди обняли пса, погладили, причесали ржаво-черную шерстку и рассказали, как нам будет его не хватать. Потом я завернула собаку в плед и отнесла в дальний угол сада, где Робби выкопал глубокую яму.
Мы бережно опустили Оскара в могилу и, прежде чем засыпать землей его последнее пристанище, положили рядом кроссовки Саймона.
Я улыбнулась: видимо, вскоре моим детям предстоит то же самое проделать со мной.
В мои годы пора было думать о том, чтобы снять ногу с педали газа; я же всячески пыталась усидеть в водительском кресле.
САЙМОН
Монтефалько
17 апреля
Лючиана старалась не смотреть на себя в больничной палате, предпочитая сделать это в уюте нашего дома.
Она встала перед зеркалом в спальне, расстегнула блузку и осторожно распутала зигзаги бинтов, укутавших ее на манер египетской мумии. Под ними скрывался пятнадцатисантиметровый горизонтальный шрам, красный и распухший. На первый взгляд казалось, будто ей откромсали грудь тупыми ржавыми ножницами.
– Когда-то я с ее помощью зарабатывала себе и матери на кусок хлеба, – пожаловалась Лючиана. – А теперь я уродина…
Я обнял ее за талию. Она хотела высвободиться, поэтому я обхватил крепче и, глядя ее отражению в глаза, аккуратно провел пальцем по рубцу – слева направо.
Лючиана трясущимися руками вцепилась мне в предплечье.
– Видеть его не могу, – пробормотала она.
– А для меня нет ничего краше, – ответил я. – Ты потеряла – я приобрел. Шрам у тебя очень красивый, потому что благодаря ему ты пробудешь со мной лишнее время.
КЭТРИН
Нортхэмптон
18 апреля
Информация и позитивный настрой – вот самое лучшее оружие. По крайней мере, так
