Между Лондоном и Москвой: Воспоминания и последние записи - Иоахим фон Риббентроп

русские требования. В тот же день состоялся ужин в советском посольстве. Он был прерван первым серьезным налетом английской авиации на Берлин, и я воспользовался этим, чтобы пригласить Молотова в мое бомбоубежище на Вильгельмштрассе, где мы просидели вместе довольно долго. Но и эта беседа оказалась не очень-то плодотворной, так как русский министр иностранных дел был беседой с фюрером не удовлетворен. То, что Молотов в ходе наших переговоров бросил реплику насчет русской заинтересованности в выходе из Балтийского моря в Северное, лишь подчеркнуло ощущавшееся Гитлером русское стремление на Запад.

Официальная запись заключительной беседы имперского министра иностранных дел фон Риббентропа с председателем Совета Народных Комиссаров В. М. Молотовым в Берлине 13 ноября 1940 г. воспроизведена в кн.: A. Seidl. Op. cit. S. 278. ff.

О высказанной Молотову концепции хода развития в будущем в предшествующей записи от 12 ноября 1940 г. говорится следующее[143]:

«По причине той позиции, которую Россия, Германия, Италия и Япония занимают в мире, ударная сила их территориальной экспансии нормальным образом, при проведении умной политики, должна была бы быть нацелена в южном направлении. Япония уже пошла по пути на Юг и делала бы это веками, дабы консолидировать приобретенное на Юге пространство. Германия определила бы сферы своих интересов вместе с Россией и после установления нового порядка в Западной Европе тоже предприняла свою территориальную экспансию в южном направлении, т. е. в Центральной Африке, в районе бывших германских колоний. Экспансия Италии равным образом будет направлена на Юг, на африканскую часть Средиземного моря, т. е. на Северную и Восточную Африку. Он, имперский министр иностранных дел, задает себе вопрос, не найдет ли Россия, если подходить к этому с эпохальной точки зрения, свой естественный и столь важный для нее выход в Мировой океан тоже в южном направлении».

Молотов в детальное рассмотрение этой идеи входить не стал, но в своем ответе упомянул вопросы, касающиеся Турции, Болгарии, Румынии и Финляндии.

В итоге Молотов пообещал мне поговорить о русском вступлении в Пакт трех держав со Сталиным. Одновременно я дал Молотову согласие еще раз обсудить с фюрером весь комплекс германо-русских отношений, чтобы найти выход из сложившихся трудностей.

Так как Молотов уже на следующий день должен был возвращаться, никакой возможности продолжить беседы не имелось. Визит закончился охлаждением отношений, и Адольф Гитлер своих соображений мне больше не высказывал. Его сдержанность в русском вопросе бросалась в глаза. Кое-какие признаки говорили за то, что к этому делу приложили свою руку те влиятельные силы, которые стремились к принятию решения против России.

После отъезда Молотова переговоры о проекте присоединения Советского Союза к Пакту трех держав были возобновлены по дипломатическим каналам через германское посольство в Москве. Советское правительство дало нам понять, что такую возможность оно полностью исключать не хочет, но выдвинуло кроме требования свободы рук в Финляндии также и требование примата, т. е. гарантий с определенными военными правами, в Болгарии и пожелало, кроме того, создания своих военных баз на турецких проливах [Босфор и Дарданеллы].

Об этих русских желаниях и условиях у меня в декабре 1940 г. состоялся подробный обмен мнениями с Адольфом Гитлером. Я самым настойчивым образом рекомендовал ему пойти навстречу Советскому Союзу и на согласие с ним примерно на требуемой Сталиным основе. Балканские вопросы должны быть выяснены (также и с Италией). Надо предпринять попытку сделать из Пакта трех держав пакт четырех с участием России. Если нам это удастся, мы приобретем благоприятную позицию: при такой расстановке сил США остались бы нейтральными, а Англия оказалась бы изолированной и испытывающей угрозу на Ближнем Востоке. Благодаря такой сильной системе союзов — во всяком случае не без нее — можно было бы еще добиться быстрого окончания войны с Англией дипломатическим путем. Новое предложение мира Англии, для которого мы тогда получили бы свободу рук, было бы в таком случае более перспективным, чем после Дюнкерка. Однако для этого надо пойти на жертвы в пользу России.

После этого обмена мнениями мне казалось, что Гитлер стал в финском вопросе, пожалуй, более уступчивым, чем прежде. Но русское требование насчет Болгарии он считал (из-за позиции царя Бориса, который никогда на это не пойдет) невыполнимым. Адольф Гитлер заявил, что установление советского военного влияния на Болгарию означало бы автоматическое установление русского влияния на Балканы в целом, а особенно на Румынию с ее нефтяными областями. Создание русских военных баз на Дарданеллах он считал невозможным, потому что Муссолини вряд ли согласится на это. Но тогда в ответ на мои настойчивые представления он еще абсолютно отрицательной позиции не занял. Более того, в заключение нашей долгой беседы, проходившей в бомбоубежище Имперской канцелярии, он сказал насчет компромисса с русскими обнадеживающие слова: «Риббентроп, мы уже многое сделали сообща; вероятно, мы справимся и с этим делом».

Я постарался прозондировать итальянцев насчет морских проливов — как и предполагалось, здесь можно было констатировать совершенно отрицательную позицию. Относительно Болгарии фюрер, вне всякого сомнения, был прав. Царь Борис был для идеи «русской гарантии» совершенно недоступен, как я в этом убедился в связи с визитом в Болгарию. Таким образом, дело затягивалось и вперед не двигалось. Граф Шуленбург неоднократно сообщал из Москвы, что без решающих уступок заключения пакта четырех не добиться.

В течение зимы и весны 1941 г. при всех моих докладах по русскому вопросу Адольф Гитлер постоянно занимал все более отрицательную позицию. Сильно сбивали его с толку и весьма настойчивые требования Москвы в вопросах торговли, и мне стоило большого труда и даже потребовало многих споров, чтобы в январе 1941 г. довести дело до подписания германо-советского торгового договора. Другая сторона сильно настраивала фюрера против этого договора. У меня уже тогда было такое чувство, что в своей русской политике я одинок.

В эти месяцы я все чаше указывал фюреру на политику Бисмарка в отношении России и не упускал ни одной попытки, чтобы все-таки добиться окончательного германо-русского союза. Думаю, что, несмотря на все, мне все же удалось бы сделать это, если бы между Россией и Германией не существовало противоречия в мировоззрении, при наличии которого никакой внешней политики вести было нельзя. Прежде всего из-за идеологических взглядов, а также русской политической позиции, военных приготовлений и требований Москвы у Адольфа Гитлера все больше вырисовывалась картина чудовищной коммунистической опасности для Германии. Мои аргументы против этого действовали все меньше и меньше.

Вызывали беспокойство у Гитлера, кроме того, и сообщения об англо-советских беседах, о визите в Москву сэра Стаффорда Криппса[144]