Троецарствие - Иван Алексин

Фёдор за свою жизнь пережил шесть царей, умудрившись ни при одном из них не утратить своего положения и не разу не попав в опалу. Он всё время оставался в тени, выдвигая на первые роли других и, в случае неудачи, оставаясь в стороне. Вот и я, зная об участии Мстиславского в моём свержении с престола, практически не мог ничего ему предъявить. Пока не мог… Так вот. Не будет князь меня в собственном доме душить или на куски резать, как бы при этом он ко мне не относился. Не в его это стиле. И всё же лучше перестраховаться, чем потом, скребя окровавленными пальцами по стене, хрипеть: «Но это же нелогично»!

Вино в повалушу внесла сама княгиня Прасковья, с поклоном поставив на стол сделанную из серебра ендову, отступила, машинально положив руку на заметно округлившийся живот. Следом вошли челядинцы, шустро заполняя столь всевозможными явствами.

— Иди, я сам, — отмахнлся от одного из них Грязной, ловко разливая вино по кубкам. — Не по чину тебе, царю, за столом прислуживать. Будь здрав, государь!

Ну да. Здесь проверять, отравлено ли вино, некому. Вот Василий первым и выпил.

— Смотрю, Фёдор Иванович, на сносях давно княгиня — начал я разговор. — Неужто скоро с наследником тебя поздравить можно будет?

— Дай то Бог, Фёдор Борисович, — широко перекрестился Мстиславский. — Сам ведаешь, что троих детишек уже в младенчестве похоронил. Если не сын родится или опять не выживет, то всё, угаснет род. Пятьдесят восемь лет — срок немалый. Да и здоровье уже не то.

Грязной, зачерпнув из миски капуты с грибами, презрительно фыркнул. Ну да, его такими цифрами не впечатлишь. И нахмуренными бровями не испугаешь. Вот уж у кого никакого пиетета перед родовитым боярством нет. Я для того и взял с собой бывшего опричника, чтобы он своим поведением Мстиславского бесил. А то ещё подумает, что я к нему как проситель приехал.

— Обязательно сын будет, — успокоил я князя. О том, что по итогу всё же родится дочь Ольга, которая и года не проживёт, сообщать я боярину не стал. — Жаль только, если кроме твоего имени он унаследовать ничего не сможет.

— Это как, государь? — насторожился князь.

— А так, что к приходу на Москву Гришки Отрепьева и ты князь, руку приложил.

— Государь!

— Приложил! — заставил я жестом замолчать Мстиславского. — Я свот прикажу Ваську Шуйского на дыбу поднять, так он всё о твоём участии в заговоре расскажет. Или ты в том сомневаешься? — пронзил я взглядом хозяина. Князь не ответил, опустив глаза. Было видно, что в стойкость Шуйского он не верил. — Вот и получится, что ты вор и государев изменник. Тебя на плаху, имущество в казну, жену с сыном в монастырь.

— Чего ты хочешь, государь?

— Завтра чтобы все бояре в Кремле были, — жёстко отрезал я. — А затем в думе мой указ об отмене местничества поддержишь. И других заставишь его признать.

* * *

— А ну, стой! Кто такие будете?

— Встречают, ироды, — прошептал одними губами Грязной. — Думный дворянин Василий Грязной с сыном да холопами из Москвы к государю добирается. — повысив голос, крикнул он командиру небольшого отряда казаков, остановившемуся неподалёку.

— А почему с юга едешь?

— Так я из Замоскворечья через Калужские ворота вырвался. Вот и пришлось круголя до Тушино добираться.

— Вот оно как, — задумался командир казачьего разъезда. Вчерашним утром много беглецов из Москвы в Тушино прискакало, так что ничего странного в появлении ещё одной группы не было. — Ладно. Бросайте оружие и мы проводим вас до лагеря. А там пусть атаман разбирается.

— Ишь ты, шустрый какой, — хищно оскалился боярин. — Я своё оружие кому попало не отдаю, — отрезал он. — А ты сам подумай, атаман, — Василий решив, что сдобрить свой отказ капелькой лести будет не лишнем, повысил собеседника в чине. — Были бы мы вороги; перебили бы вас и ушли. Людишек у меня не меньше, а вооружены мы лучше. Ты уж, и вправду, проводи нас от греха к атаману. Там уже ваша сила будет.

Жутко воняло. Тушинский лагерь представлял из себя смесь наскоро поставленных избушек с крышой, крытой соломой и густо обложенных лапником шалашей. Всё это было выстроенно в полном беспорядке, как попало, создавая сходство с гигантским, уродливым муравейником. Вокруг царила суета, звон, ржание лошадей. Люди сновали во все стороны, вяло переругиваясь между собой, что-то куда-то несли, горланили песни, дрались. А дальше, на высоком холме, у реки Сходня, над всем этим бардаком возвишалась большая изба, облепленная шатрами бояр и шляхтичей.

— То царёв дворец, — кивнул в сторону избы казак. — Там и дума царская сидит.

— Выходит и мне туда нужно, — кивнул сам себе Грязной. — мне как раз по чину в думе сидеть.

— Сначала к атаману, — недовольно насупился провожатый.

— Ну, и где тут твой атаман?

— А тут я, — вышел как раз из дома довольно молодой казак в богатом польском жупане. — Царский стольник Андрей Просовецкий. А ты кто такой будешь, милчеловек?

— Думний дворянин Василий Грязной. К государю из Москвы отъехал.

— Грязной? — сузил глаза атаман. — Уж не тот ли ты Грязной, что два года назад от царского воеводы Болотникова к Шуйскому в Москву переметнулся?

— Может и тот, — окрысился Василий. — А только не велик ты, стольник, чином, чтобы перед тобой ответ держать. Над моей головой лишь государь волен!

— Ой ли? А по мне, и я тебе голову снести смогу.

Вокруг Просовецкого начали собираться казаки, потянулись к саблям, окружая пришлых. Холопы, в свою очередь, окружили Грязнова, вынув из чехлов пистоли. В воздухе буквально заискрило от бросаемых противниками друг на друга взглядов. Казалось, ещё мгновение, и столкновения уже не избежать.

— Стой, атаман! Разбой творишь!

— А тебе что за дело, Юрий? — прошипел Просовецкий, оглянувшись на подъезжающего с отрядом тушинского воеводу. — Не видишь, я лазутчика Шуйского изловил.

— А то, что знаю я сего дворянина, — покачал головой Беззубцев. — Он в ближниках ещё батюшке государя, самого Ивану Васильевичу Грозному служил. И Дмитрий Иванович такому слуге тоже рад будет. Поехали, Василий Григорьевич, я к государю провожу.

Отъехали, провожаемые злым взглядом Просовецкого, запетляли между жмущимися