Троецарствие - Иван Алексин

Москву вернуться. Большой вины у меня перед Годуновым нет. Дальше Сибири на воеводство не пошлёт. Да и о какой победе ты толкуешь? Ещё два дня назад на неё можно было надеяться. А теперь, — скорчил кислую физиономию князь. — В нашем войске разброд и шатание. Воинские людишки толпами из Тушино кто к Москве, кто к Серпухову бегут. Часть донских казаков тоже уйти попыталась!

— Тех казаков, что из лагеря попытались уйти, Ивашка Заруцкий побил, — заметил Салтыков.

— А что толку? Единства среди донцов теперь нет! А вдруг они перед самым сражением на сторону Годунова перейдут? Тогда как?

— А зачем они к Серпухову уходят? — заинтересовался, молчавший до этого Иван Романов. Брат патриарха с самого бегства из Москвы ходил мрачнее тучи и всё больше отмалчивался, думая о чём то своём.

— Гонец оттуда утром прискакал, — мрачно бросил Андрей Голицин. — Сказывает, что там атаман Юрка Беззубцев на сторону Годунова перешёл и весь отряд ротмистра Плоцкого, что в городе стоял, вырезал.

— Вот и получается, — продолжил князь Черкасский, — что гетман Ружинский только на польские отряды и наёмников рассчитывать может. Да и то, последние, того и гляди, бунт поднимут. Жалованье им давно не плачено. Ладно, — поднялся князь, — чего время тянуть? Хоть до Москвы и недалече, а не оглянешься, как Солнце к закату поклонится. Поехали, князь, — оглянулся он на Сицкого, — ежели не передумал.

— Я с вами.

— Иван⁈ — искренне удивился Салтыков. — Ты-то куда? Уж тебя, Федька, не пощадит, как не кланяйся!

— Может, и не пощадит, — пожал плечами младший Романов. — Хотя я после той ссылки, когда мы с братом Василием сидя на цепи друг напротив друга сидели и он на моих глазах умирал, в Федькиных заговорах участвовать зарёкся. И вины на мне с тех пор нет. Но, если и казнит, то, может, хоть Никиту помилует. Ему год всего. Что с мальца взять? Да и Ульяна опять на сносях. Сам сгину, так хоть род сохраню.

Оставшиеся за столом ещё долго смотрели на закрывшуюся за Романовым дверь.

Глава 21

6 ноября 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Вот здесь мы, государь, воров и встретим, — Скопин-Шуйский с энтузиазмом ткнул ногой в кочковатое, заросшее густой травой поле, хлюпнув засочившейся из-под сапога влагой.

Я с коня слазить не стал, скептически поглядывая на комья грязи, вывороченные копытами. И так весь промок, продрог и извозюкался. Мне ещё в это недоболото для полного счастья залезть осталось! Не уж! Скорее бы в тепло, в сухость, что обещает мне, уже поставленный возле ближайшей деревеньки шатёр. Всего-то и нужно — пару вёрст проскакать. Хотя, знаю я эти вёрсты. Они здесь безразмерные!

— Ты думаешь, князь, что гетман Ружинский решится принять бой в этом болоте? Его конница здесь просто увязнет.

Резкий порыв ветра в очередной раз плюнул в лицо, хлестнув ледяными каплями. Я кручусь, пытаясь подставить спину, вжимаю голову в плечи. Тщетно. Ветер не отстаёт. Он везде.

Зябко ёжусь в ожидании ответа от князя. Вот зачем я за ним увязался? И нет. Это я не об сегодняшней инспекции места предстоящего сражения говорю. Хотя, и сейчас, не сверни я вслед за большим воеводой с этой полной тягучей грязи пародии на дорогу, уже бы в шатре горячий сбитень пил. Я вообще об своём участии в походе против тушинского войска рассуждаю. Всё равно от меня тут ничего не зависит. Я же ещё в Москве князю заявил, что главным будет именно он и в его решения, как вести эту войну, я вмешиваться не собираюсь. С тех самых пор и страдаю, мысленно проклиная дотошного воеводу.

И всё же за войском я увязался не из-за того, что у меня шило в одном месте. Пару причин привести могу.

И главной было желание окончательно утвердиться на московском троне. В своём воззвании к народу, я позиционировал себя как главного борца с латинянами и иноземцами, которых привёл на Русь подлый еврей-самозванец. И именно я должен возглавить зарождающееся народное движение, стать символом этой борьбы. А значит, разгром тушинского войска и снятие осады со столицы, тоже должны ассоциироваться именно с моим именем. И пусть, фактически, походом руководит князь Михаил, но раз я нахожусь в войске, то и одержанные победы народная молва именно мне припишет.

Оно и к лучшему. А то в прошлый раз огромная популярность в народе, ничего хорошего Скопину-Шуйскому не принесла. Зачем и в этот раз его в искушение вводить?

Ну, а во-вторых, без поддержки войска, не очень бы я себя в Москве уверенно чувствовал. Не закрепился я, пока, окончательно на троне. И среди стрельцов полной поддержки нет, и в прогнувшейся Думе, недоброжелателей хватает. А значит, и возможность попытки переворота полностью исключать нельзя. Другое дело, когда я победителем в зените славы вернусь. Тут только яда и удара исподтишка опасаться придётся.

— А куда ему деваться, Фёдор Борисович? — широко улыбнулся большой воевода. В отличие от меня, князь Скопин-Шуйский, казалось, тягот походной жизни и природных невзгод не замечал. — На западе Вязьма возле которой Колтовский со своими полками крутиться. С малым отрядом ещё можно попробовать проскользнуть, а с войском, — Михаил безнадёжно махнул рукой. — С востока Давыд Жеребцов с войском идёт да Подопригора со своей конницей наскакивает. Одна у Ружинского дорога осталась, к Можайску и дальше к южным городам пробиваться. А туда мимо меня не пройти. Сейчас мы тут всё острожками и засеками перегородим и будем ждать!

Я отвернулся. Никифор, не удержавшись, хмыкнул, заметив, как меня перекосило. Эти острожки и прочие деревянные сооружения у меня уже в печёнках сидят! Честно говоря, назначая князя Скопина-Шуйского большим воеводой, я думал, что он по-быстрому с супостатами расправится.

Кого там громить? Тушинский лагерь начал разваливаться прямо на глазах. Каждый день появлялись новые отряды перебежчиков: служилые, казаки, стрельцы. Даже от наёмников представитель приехал, намекнув об их готовности перейти на мою сторону, если я выплачу им долги тушинского вора. Нашли, идиота! Они второму Димке уже столько насчитали, что мне гораздо дешевле с ними железом расплатиться. А тут ещё известие о гибели Сапеги под Коломной пришло.

Как итог, Ружинский, не приняв боя, начал отступать на Запад, к Волоку Ламскому (прямой путь на Юг ему перегородили идущие от Серпухова Жеребцов с