Троецарствие - Иван Алексин

Так вот, бояре, — припечатал я ладонью подлокотник трона. — Я думаю, мы так с вами решим. О том, что сегодня княгиня на лобном месте рассказала, уже к вечеру в Тушино известно будет. Так что даже если кто и заблуждался, — скривил я губы в скептической улыбке, — то теперь и они правду о самозванце ведают. Так ли, князь?

— Так, государь, — помрачнел Андрей Трубецкой. Его троюродный племянник Дмитрий Трубецкой, как раз служил самозванцу, возглавляя там стрелецкий приказ.

— Так вот, — в моём голосе зазвучал металл. — Все, кто, сейчас, руку тушинского самозванца держат, не только вместе с ним против своего государя воруют, но и честь родовую не блюдут. Поэтому все, кто от вора не отстанет и в Москву с повинной не вернётся, вместе с детьми и домочадцами всех чинов и званий навсегда лишаются, а всё имущество тех воров с вотчинами и поместьями в государеву казну отходит. Сроку на то, чтобы повинную принести до заката завтрашнего дня. За тех, кто опоздает, просить и ходатайствовать о помиловании государю, не велено! До Тушино недалеко, — зло усмехнулся я. — Кто захочет, тот успеет.

— Ты бы поберёгся, Фёдор Иванович, — напрямую заявил мне Грязной, сразу после ухода думных. — У многих из бояр в Тушино родственники. А ты целые роды под корень извести норовишь.

— Сам знаю. Оттого в Кремле тысяча Ефима и стоит. И пять тысяч стрелков и копейщиков Кривоноса недалече крупными отрядами рассредоточены. Если колокол ударит, всем к Кремлю указано идти. Малыми силами меня не возьмёшь, а москвичи бояр не поддержат. Сам же ведаешь, что вчера первые обозы с продовольствием в город вошли. Оголодали люди за те полгода, что город в осаде был. Теперь глотку любому, кто супротив меня подымется, порвут.

— А потом?

— А потом вместе с войском в поход пойду, — пожал я плечами. — Пора нам заканчивать в эти гляделки с Тушинским вором играть! Нечего ему возле моей столицы делать. Ты же знаешь, что Жеребцов с Колтовским ещё вчера из Москвы ушли. Давыд Сапегу под Коломной ещё раз побьёт. Четырёх тысяч поместной конницы и трёх тысяч конницы Подопригоры, ему для этого должно хватить. Тем более, что князь Пожарский вряд ли за боем из-за стен города наблюдать станет. А когда остатки воровского войска в Тушино побежит, их под Серпуховом Колтовский с Беззубцевым встретят. Может ещё и Каширу заодно под мою руку привести успеют. Колтовский оттуда родом; немалый вес среди тамошних людишек имеет. А послезавтра и мы с князем Скопином-Шуйским к ним на соединение выступим. В Тушино после покаяния княгини замятня великая начнётся. А я ещё и грамотки с обещанием помилования всех воинским людишкам, кто от вора отстанет, туда тайно отослал. Самое время ударить.

— Значит, пора и мне в поход собираться, — кивнул сам себе Грязной.

— Нет, боярин, ты здесь останешься, — отрезал я и, предвосхищая возражения старика, добавил: — Ты пойми, Василий Григорьевич, мне просто больше не на кого столицу оставить! Иван Годунов за всем этим змеиным клубком не уследит. Другое дело ты. Я сегодня тебя, Василий Григорьевич, в чин ближнего слуги возведу и над всей Москвой воеводой поставлю.

— Государь! — у моего ближника подогнулись колени и я, во второй раз за эти годы, заметил, как глаза бывшего опричника набухают слезами. — Жизнь за тебя положу!

— Нет, Василий Григорьевич, — покачал я головой. — Ты мне живой нужен. А потому, чтобы эти два дня у себя в хоромах сидел да лечился. Пусть, вон, сын по Москве бегает. Можешь, кстати, его со стольником поздравить, а внуков жильцами. Скоро свободных поместий и вотчин немало появится. Будет чем их наделить.

* * *

— Дмитрий Трубецкой в Москву уже отъехал. И я следом за ним собираюсь. Не хочу, чтобы мой род Годунов под корень извёл.

Слова князя Алексея Сицкого гулко ухнули в тяжёлое молчание, воцарившееся в комнате. Здесь, в небольшой избушке стоящей рядом с «дворцом», собрались представители всех знатнейших боярских родов, что перебежали на сторону тушинского царика: Михаил Салтыков, трое братьев Голицыных, Иван Романов, Юрий Трубецкой, Алексей Сицкий, Дмитрий Черкасский и Богдан Бельский. Весь цвет московского боярства, почти половина государевой думы. Люди за спиной которых стояла большая сила, власть, влияние. Все они, сейчас, сидели в подавленном настроении, не зная, на что решится.

— А не боишься, что Федька тебя как Шуйского на голову укоротит? — скривил губы Салтыков.

— За что? — искренне удивился князь. — Когда самозванец Фёдора с царства сковырнул, я в Ядрине воеводой сидел и в том воровстве не участвовал. В Тушино я, опять же, от Васьки Шуйского отъехал, а не от Годунова сбежал.

— А что нам оставалось делать? — вспылил Андрей Голицын. Камень, брошенный Сицким, летел в первую очередь именно в Голицыных и Салтыковых, сбежавших в Тушино, сразу после взятия Москвы Годуновым. — Нам, после того, как Василий царицу Марию Годунову приказал задушить, милости от Фёдора ждать не приходится!

— Помолчи, брате!

— А чего ему молчать⁈ — накинулся на старшего брата теперь уже Иван Голицын. — Это всё твоя вина, Василий! Через тебя и весь род наш сгинет! Заигрался ты больно, братец. Чем тебе самозванец на троне не нравился? Он нас в чести держал! Так нет же, помог Шуйским его сковырнуть. Для себя о троне мечтал. Так иди теперь, царствуй!

— Ах ты ж!

— Да хватит вам лаяться! — в сердцах хлопнул по столу Салтыков. — Тут думать нужно, как дальше поступить. Я вот к Годуновым на поклон ни за что не пойду! Уж лучше Сигизмунду на службу попрошусь, если с войском царика одолеть этого ирода проклятого не выйдет!

— Твоя правда, Михаил Глебович, — поддержал тестя Юрий Трубецкой. — В Москву с повинной идти, перед худородными голову склонить. Федька, сказывают, даже казака в думу боярином ввёл!

О том, что и в думе тушинского вора есть свой боярин-казак, Иван Заруцкий, князь предпочёл не вспоминать.

— А что тут думать, бояре? — поднял голову Бельский. — В Москву нам ходу нет. Нужно вместе дружно держаться. Тогда и ворога, Бог даст, одолеем.

— Это тебе, Богдан, в Москву хода нет, — ехидно осклабился князь Дмитрий Черкасский. — А вот я подумываю вместе с князем Андреем с повинной в