Троецарствие - Иван Алексин

А в Кремле Жеребцов всех моих недругов, что в его списке были, под стражу взял. Даже в храмы божьи заглянул, — усмехнулся я одобрительно. — Вот, наверное, Гермоген лютует! Ефим, — оглянулся я на тысячника рейтаров. — Пошли кого-нибудь на подворье к крутицкому митрополиту Пафнутию. Скажи, государь Фёдор Борисович повелевает ему немедля в Кремль прибыть.

— А зачем тебе, царь-батюшка, митрополит понадобился? — удивился Подопригора.

— А к присяге москвичей кто приводить будет? Не Гермоген же! А отец Иаков из Костромы когда ещё приедет! Тронулись. Больше мы тут ничего не выждем.

Москва затаилась, настороженно наблюдая за сменой власти. Обычно оживлённые в это время улицы опустели, разогнав людей по домам и на пути встречались лишь небольшие отряды воинских людишек, взявших под охрану ворота и рогатки в конце улиц. Над забором одного из подворий показалась голова какого-то мальчишки, с любопытством уставившегося на движущуюся по дороге колонну, но тут же скрылась, под встревоженную брань рассерженной матери. И вновь никого не видно; только псы яростным лаем по пути встречают.

— Ишь, попрятались. Не знают, что от смены власти в городе ждать, — закрутил я головой по сторонам. — Ефим! Выдели людей; пусть проедут по всем улицам и кричат, что царь Фёдор Борисович Годунов на отчий трон вернулся, опалы на жителей города не держит и их крамолу и воровство прощает.

— Как прикажешь, государь.

К Боровским воротам не поехали. Зачем, если Жеребцов с Годуновым весь Кремль под свой контроль взяли? Я теперь и через более близкие Фроловские ворота въехать могу.

— Да, почти три с половиной года прошло, как мы с Ксенией отсюда без оглядки бежали, — остановил я коня перед аркой. — Тогда особо и не верилось, что вернуться смогу.

— Добрая крепость, — одобрительно прогудел Порохня. — Так просто такую не возьмёшь.

— Так может, перейдёшь ко мне на службу, Данила? — оглянулся я на запорожца. — В боярство тебя как Якима возведу, вотчиной пожалую. Доведётся, сам будешь эту крепость оборонять.

— Нет, Фёдор Борисович, — упрямо склонил голову Порохня. — Я казак. И наш уговор помню. Вот помогу тебе ещё самозванца от Москвы отогнать и обратно на Сечь вернусь. Тоскую.

— Ну, как знаешь.

Значит, для начала, попробую Бородавке помочь в кошевые атаманы выйти, а Порохне в старшины при нём пробиться. А в дальнейшем и о булаве для Данилы можно подумать. Так, глядишь, Запорожскую Сечь на полвека раньше против Речи Посполитой развернуть получится.

В Кремле, в отличие от города, было многолюдно. Соборная площадь была забита стрелками с копейщиками, то и дело появлялись конные разъезды, барражирующие во все стороны, у входа во дворец выстроилось с десяток священников во главе с Гермогеном.

— Государь, — подъехал ко мне Тимофей Кердыба, назначенный мной вместо Севастьяна воеводой. — Большой воевода тебя вместе с Годуновым и Колтовским в Грановитой палате ожидают.

— А Васька Шуйский где?

— Его в Благовещенской башне вместе с братом Ивашкой в темницу посадили.

— А Митька?

— Пропал, Фёдор Борисович. Не было его в Кремле. Ищем. Покуда не нашли.

— И не найдёте! — неожиданно развеселился я. — Умеет Митька убегать. Этого у него не отнять. Ладно. Сначала с Гермогеном потолкую. А то неудобно; стоит, ждёт, взглядом прожигает.

Патриарх, и вправду, стоял с высоко поднятой головой, с силой вдавив жезл в белокаменную мостовую. Смотрит грозно, непримиримо. И намёка на то, что благословить собирается, нет. Только я даже с коня не стал слезать, не то что благословения просить. Не та фигура, опальный монах, чтобы царя благословлять.

— Что ты здесь делаешь, монах? Разве тебе не сообщили о решении святого Собора? Не место тебе на патриаршем дворе!

— То схизматики по твоему наущению в Костроме собрались! Их решение незаконно!

— Ловок ты, старик, всех без разбору клеймить. То меня пособником римского папы называешь, то православных иерархов в ереси обвиняешь. Мне бы тебя за поругание царской чести и клевету на своего государя смертной казни придать. И старца Иова, опять же, по твоему повелению в монастырской темнице сгноили. Эх, — с непритворным сожалением покачал я головой. — Если бы не отец Исидор, что за тебя, монах, заступился и послабление вымолил, — я сделал внушительную паузу, давая понять, что ожидало бы в этом случае бывшего владыку. — Ступай в Чудов монастырь. Там отец Игнатий (патриарх, предшественник Гермогена) уже третий год как Богу молится. Будете теперь вдвоём свои грехи замаливать. Иван Иванович, — увидел я вышедшего из дворца Годунова. — Пусть твои людишки старца проводят. Оно, вроде и недалеко, но вдруг заблудится?

Тронул коня, свернув в сторону от дворца с Грановитой палатой, обогнул Благовещенский собор, направляясь к Благовещенской башне.

— На Ваську Шуйского хочешь взглянуть, государь, — понятливо кивнул пристроившийся следом Иван Годунов.

— Да сдался мне этот Васька! — отмахнулся я от боярина. — Как мне Грязной доложил, князь Скопин-Шуйский тоже в этой башне заключён. С ним побеседовать хочу.

Устроился князь Михаил не так уж и плохо. Вроде и темница, а широкая лавка медвежьей шкурой застелена, рядом стол, бочка с питьевой водой, на стене два факела горят, рядом ещё несколько оставленных тюремщиками про запас. Да и сам князь не в цепях. Сразу видно, что царь своего пленника берёг, всё ещё надеясь в будущем к делу пристроить. Вот только не успел чутка.

— Здрав будь, князь Михаил Васильевич.

— И ты будь здрав, Фёдор Борисович, — поднявшись со скамьи, поклонился Михаил. — Я так понимаю, теперь вновь ты на Москве царствуешь?

— Выходит так.

— Не послушал меня значит, дядя, позволил тебе с войском к стенам города подойти, — усмехнулся князь. — А я ведь его предупреждал.

— О чём? — живо заинтересовался я, присаживаясь на поставленный Никифором столец. Сам главный рында отошёл за спину, встав рядом с ещё двумя охранниками. — Да ты садись, Михаил Васильевич. В ногах правды нет.

— О том, что в городе твоих сторонников много и они могут ночью ворота в город открыть. Нужно было твоё войско на подходах к городу встречать да по частям бить.

— Это как? Это же надо воинских людишек на ещё одно войско набрать.

— А я много и не просил, — развёл руками Михаил. — Две тысячи конницы да пушек с десяток. Ну, ещё указ Бутурлину с