Английский дневник - Елена Никова

сосредоточиться над решением геометрической задачи, Женька размышляла: «Ну и дела! Что ж теперь будет? А если Олька и вправду беременна, они что, поженятся?» Женька даже на мгновение не могла представить себя на Олином месте. Она, конечно, переживала за подругу, но это были совсем другие переживания. Это было скорее девичье любопытство. Она оказалась причастной к Олиной ситуации, косвенно вовлечена в ее жуткую печальную тайну.

Когда Женька в очередной раз заставила себя вернуться к геометрии, раздался звонок. Она побежала открывать дверь.

На пороге стояла Оля.

– Привет! У тебя дома никого нет?

– Привет! Нет. А что? Да заходи давай.

Уже с порога Женя заметила необычную собранность подруги. От былой нерешительной Оли не осталось и следа.

– Послушай, мне надо достать пятьдесят рублей.

– Пятьдесят рублей, – повторила Женька, медленно вдумываясь в слова. Наконец ее глаза раскрылись до максимума. – А зачем тебе пятьдесят рублей?

– Аборт сделать! Вот зачем.

– Ни фига себе! А Сивчиков что?

– Что, что… Трус и предатель. Сбежал, как нашкодивший котяра. Не говори мне о нём, – глаза Оли заволоклись слезами. Она мелко заморгала.

– А может, он должен на тебе жениться? – хихикнула Женька.

– Ну ты и дура! – обрезала ее Оля. Под осуждающим взглядом подруги Женька сникла и затихла. – И вообще, если кому-то скажешь – убью! Сейчас главное деньги достать. Я знаю, что это стоит пятьдесят рублей.

Женька молчала, по напряженному выражению лица было видно, что она о чем-то размышляет. Наконец, она вышла из комнаты и вернулась с маленькой шкатулкой в руках.

– Вот, держи. У меня есть пятнадцать рублей.

– Правда? А как же ты? Это же твои деньги, ты их собирала.

– Да ладно, еще соберу. Бери.

– Спасибо, Жень! А где же достать еще тридцать пять рублей?

– Послушай, Оль, может, тебе лучше все рассказать маме?

– Ты что? – от одной этой мысли Оля пришла в ужас. – Ни за что. Она меня убьет. Ты себе даже не представляешь, что будет.

– Слушай, а тетка твоя, Маша, тоже такая?

– Машка… Машка – нет. Кстати, как раз у Машки можно попросить денег, – Оля улыбнулась, возможно, первый раз за несколько дней. – Женька, какая же ты молодец. Ты такую идею подкинула! Да это же спасение.

8

– Машка, миленькая, мне надо с тобой встретиться. Только ничего никому не говори, особенно маме, – кричала в трубку телефона-автомата Оля.

– Да что случилось-то? – Маша ничего не понимала.

– Я не могу сказать по телефону. Я лучше приеду.

Когда Оля увидела родную улыбку Маши, почувствовала теплые руки, обнявшие ее, она не удержалась – расплакалась и рассказала ей про свою беду.

Мягкая и отзывчивая, Маша все и устроила. Она отвела племянницу в больницу, в которой работала медсестрой. Через двадцать минут дело было сделано. Унизительно-мученическую процедуру довершила рваная пеленка с коричневыми разводами, брошенная, как грязная тряпка, на окровавленную Олину промежность.

Сивчиков после восьмого класса ушел в техникум. Когда Оля случайно встречала его на улице, Вася смотрел на неё сиротливыми глазами, а она отворачивалась и переходила на другую сторону.

Через несколько лет вся эта история была забыта, а если и вспоминалась, то с грустной улыбкой, как мятежные подростковые страсти.

А Софка никогда не узнала о случившемся, потому что есть тайны, которые для кое-кого навсегда остаются тайнами.

Летний коктейль

Море. Солнце. И горячий песок. Мы с Милочкой, как две золотистые копченые сардинки, лежим на пляже в Учкуевке. Это милое местечко на другой стороне Северной бухты Севастополя. Время от времени, разморенные крымской жарой, мы сползаем в прохладную воду, а иногда с разбегу бросаемся в море, прорезая телами его спокойную гладь. Днем мы обедаем, потом лениво валяемся в нашем домике на кроватях, пережидая дневной зной, и снова на пляж. К пяти часам с моря начинает дуть прохладный бриз. Он разгоняет полуденный жар и прокладывает дорожки перламутровой ряби на поверхности воды. А вечером – дискотека. Но все началось не с этого…

Старый дом из пористого песчаника примостился под дорогой наверху одного из севастопольских холмов так, что прохожим была видна только его терракотовая черепичная крыша. Он расположился за каменным забором на небольшой террасе, вымощенной неровным камнем, поверхность которого со временем стала гладкой и блестящей. Массивный виноград, опираясь на металлические прутья, дарит прохладную тень, защищая внутренний дворик от палящего солнца. Прозрачные тугие гроздья свисают над покрытым старой цветастой клеёнкой обеденным столом. На грубых крашеных табуретках вокруг стола лениво возлежат две трехмастные кошки, будто только что отобедав.

Все это я увидела, когда после продолжительного стука Милкина бабушка отворила калитку и мы зашли на ее подворье. Бабушка – маленькая гречанка с черными глазами и мясистым носом, в длинной до пола юбке, с повязанным поверх нее передником и выцветшим платком на голове, из-под которого выбивалась тонкая седая косичка, жила с дедом в этом доме уже много лет. Каждое лето Милка ездила к ним отдыхать. Но отдыхать лучше с подружкой, поэтому в этом году мы поехали в Севастополь вместе.

Мы внесли наши сумки в дом, прошли анфиладой малюсеньких темных комнаток и расположились в самой большой из них, которую бабушка называла «залой». Здесь стояли две кровати с металлическими спинками, круглый стол и обветшалый кабинетный диван, обитый дерматином, с высокой спинкой, полочками и валиками. Повсюду стоял характерный запах старого жилья.

– Свет вечером не включайте. Комары налетят, – приказала бабка.

Так начался наш отдых. Днем мы купались в море под развалинами Херсонеса, вечерами гуляли в приморском парке, слушали духовой оркестр и в упор не замечали жадных взглядов местных моряков. Нет, моряки – не наше амплуа. И потом, мы приехали отдыхать, а не искать приключений. Мы были уже другие. Мы повзрослели на целый год.

В один из дней, после пляжа, наплававшиеся до одурения и разомлевшие, мы плюхнулись на кровати. Милка швырнула свой купальник на спинку кровати и промазала – он упал на пол под стенку.

– Черт! – Милка просунула руку сквозь прутья кровати и выудила купальник. Он был весь в пыли. – Как мне надоела эта грязь!

– Может, уберем? – предложила я.

– Ничего мы убирать не будем. И не вздумай. Мы приехали отдыхать.

В этот момент бабка крикнула из кухни:

– Милка, идите обедать. Ложки с вилками возьми – и на вот, салат поставь на стол.

Я взяла ложки, вилки, Милка – салат, и мы вышли во дворик.

Высохший, как передержанная на солнце таранька, дед в подвязанных веревкой штанах, грязной рубахе, держась двумя руками за стол, медленно и осторожно пристраивался на табурет.

Бабка разлила суп по тарелкам, поставила перед дедом и сказала:

– Ешь.

Мы с Милкой сели за стол. Капля прозрачной жидкости висела у деда под носом, медленно накапливалась и, не удержавшись, капнула в тарелку. Дед улыбался блаженной улыбкой и дрожащей рукой подносил ложку супа ко рту.

Сегодня утром он взялся расчищать дворик