Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

на свете. А теперь? Разве подумал он о ней, своей жене, годами разыскивавшей его, следовавшей за ним на край света из последних сил? Подумал ли он о ней, когда, пренебрегая полученными приказами, слушал только голос мести? Подумал ли он об этом в Бастилии, в эти последние часы, когда, вместо того чтобы ждать суда, который дружба его братьев по оружию обязательно сделала бы более милостивым, он сам себя обрек на изгнание и скрылся, оставив после себя кровавый след?

Где теперь, после осажденного Орлеана, после подземной тюрьмы Сюлли, после цветущих ловушек Альгамбры нужно его искать? В каком-нибудь недоступном гроте у подножия вулканов Оверни или на эшафоте, задрапированном черной материей?

Но даже в эту минуту, когда поглощенная отчаянием и усталостью, она из всех сил отталкивала саму мысль о том, чтобы продолжать эти вечные изматывающие поиски, она уже знала, что наступит день, час, мгновение и она встанет с этой кровати и потащится вперед и будет искать его до тех пор, пока не упадет и не сможет подняться. Пока в ней еще будет теплиться жизнь, она будет искать, звать сердце Арно, руки Арно, тело Арно, потому что ради одной ночи любви она готова поставить на карту свою жизнь!

Когда через несколько минут вернулся Тристан Эрмит, он увидел стоявшую посреди комнату хозяйку с дымящимся кувшином и с ужасом смотревшую на развороченную постель, какой-то красный хаос, из которого то здесь, то там выныривал то черный бархат, подбитый горностаем, то кончик белого кружева, то длинная расплетенная светлая коса.

Он обратил к хозяйке вопросительный взгляд.

— Что вы ей там принесли?

— Горячего вина с корицей! Она уже выпила кубок, но допросила принести ей еще один, и я вот спрашиваю себя, не повредит ли это ее здоровью?

— Понимаю. Дайте мне кувшин и уходите. Ах да. Я забыл. Сейчас могут опять прийти овернские рыцари, которые были здесь утром. Скажите им, чтобы подождали, и зайдите за мной.

Когда она закрыла дверь, Тристан для начала проглотил половину содержимого кувшина, растерянно посматривая на кровать, откуда еще доносились стоны и всхлипывания.

Потом, решив, что у Катрин было достаточно времени Для рыданий и пора переходить к суровым мерам, поставил кубок на стол, подошел к кровати и извлек Катрин, растрепанную и красную от слез и от кошенили, которой была выкрашена подушка. Широкое декольте ее платья соскользнуло, и плечо и грудь обнажились настолько вызывающе, что прево покраснел и поспешил ее закрыть. Это был не тот момент, чтобы поддаться искушению этой дьяволицы с фиолетовыми глазами, которая, даже растрепанная и измазанная, как девочка, упавшая в варенье, умудрялась заставлять сильнее пульсировать кровь.

Тем не менее она обвела его несчастным и обиженным взглядом и попросила, протягивая слабую руку к кубку:

— Дайте мне вина, друг Тристан!

— Вы и так уже достаточно выпили. Взгляните на себя — вы почти совершенно пьяны!

— Может быть!.. И тем лучше! Мне кажется, что я не так несчастна. Вино пошло мне на пользу. Оно помогает забыться немного… Дайте мне еще вина, друг Тристан!

— Что бы вы хотели, Катрин, и почему?.. Еще не время'… Вы же знаете, что ваш супруг теперь больше, чем когда бы то ни было, нуждается в вас.

Она отчаянно потрясла головой, и кончики ее кос затанцевали и сплелись вокруг головы, как золотые лианы.

— Арно всегда нуждается во мне! — воскликнула она. — Всегда! Но никто и никогда еще не спрашивал у меня, нужен ли мне Арно. Я — его добро, его отдых, его развлечение, хозяйка его дома и его первый вассал, его любовница и служанка; все находят нормальным, справедливым, что я без устали выполняю эти обязанности. Без устали… и никогда не испытываю при этом ни малейшего желания играть другую роль. Он взял меня в плен, Арно, приковал меня к себе своим именем, своей землей, своими детьми… своими ласками! Я его жена… а он меня просто забывает и послушен только своему безумного эгоизму! Вы пришли напомнить, что он — мой муж? Он принадлежит войне, и все…

Внезапно она упала на грудь Тристана, обвила руки вокруг его шеи и, приподнявшись на цыпочки, прижалась к нему.

— Такая любовь — рабство, друг Тристан, и даже хуже этого. Бывают моменты, когда я так хочу, ужасно хочу все это разбить, освободиться. Вы не хотите мне помочь?

Бесстрастный фламандец задрожал. Он был уверен, что найдет угнетенную, подавленную женщину, опустошенную и окончательно сломленную болью, но только не такую Катрин, полупьяную от вина и теза, в безумном отчаянии перемешивающую свою злобу, гнев и потребность любви.

Взволнованный ароматом женственности, которым она его окружала, и взбешенный от ощущения того, что его собственное тело волнуется от прикосновения этого слишком нежного тела больше, чем допускал разум, он попытался отстраниться от нее, но она с новой силой уцепилась за его шею…

Страдая, он прошептал хриплым голосом:

— Катрин, вы бредите! Время уходит!

— Ну и пусть! Я не хочу ничего знать, я не хочу больше бороться… я не хочу командовать, вести войну. Я хочу быть женщиной… только женщиной… и я хочу, чтобы меня любили.

— Катрин, опомнитесь! Отпустите меня…

— Нет! Я знаю, что вы меня любите… уже давно, и я устала быть одна! Мне нужно, чтобы мной занимались, чтобы жили для меня, со мной. На что мне мужчина, который мечтает только о том, чтобы убивать или дать убить себя во имя славы?

— На что он вам? Пока что вы должны попытаться спасти его от худшего, продолжая то, что уже делали, сохранить отца детям и себе самой… Что же касается меня, Катрин, вы ошибаетесь, пытаясь меня искушать. Я вас люблю, это правда, но я сделан из того же теста, что и Монсальви, я такой же, как и он. Даже, может быть, хуже, потому что я мечтаю о власти. Придите в себя и вернитесь на землю. Что бы он подумал о вас, если бы видел в эту минуту? Что вы поступаете как знатная дама?

Она запрокинула голову, посмотрела на него, ее глаза были затуманены, а приоткрытый влажный рот обнажал маленькие блестящие зубы.

— Я не знатная дама, — пробормотала она, ласкаясь к нему как кошка, — я девушка с Моста Менял… Самая простая девушка, как и ты простой человек, Тристан! Мы не рождены на вершинах! Тогда почему бы нам немного не любить друг друга? Может быть, ты поможешь мне забыть моего безжалостного сеньора…

С частым дыханием и бьющимся как большой церковный