Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

попал в Ясенево (штаб-квартира Службы внешней разведки. — Н. Д.), чуть не каждого там встреченного обнимал и приветствовал, потому что помнил по учебе в институте.

Итак, в 1959-м меня в первый и последний раз вызвали на Лубянку — тогда улицу Дзержинского, дом 2. Спросили: где бы ты хотел работать? Я ответил: только на оперативной работе — чтобы никаких писулек. Предложили стать разведчиком-нелегалом. Только вот я и сейчас могу похвастаться одной шишкой — на пальце. Никогда мне не приходилось писать столько, сколько на этой несчастной оперативной работе.

Технический чертежник

— Но разве для нелегальной работы не требуется знание иностранного, как родного?

— В МГИМО немецкий был у меня первым языком, и к тому времени был хорошим, нормальным. Датский изучал в институте и во время практики в Копенгагене. Взяли меня на спецподготовку. Причем была она очень короткой: год обучения по обычной программе, полтора года работы в центральном аппарате. Пришел учиться 1 августа 1959 года, а уже 2 октября 1962-го выехал на боевую работу в одну западную страну.

Предварительно готовился в ГДР. Тогда это нам здорово помогало. Хотя и не всегда. Потому что подхватил в Лейпциге саксонский диалект. И никогда не забуду, как вскоре, уже в Западной Германии, совершенно случайно разговорился в кафе с сотрудником криминальной полиции. И вдруг он меня спрашивает: вы, говорит, не отсюда, не из Брауншвейга? Нет, отвечаю, я — австриец. Он качает головой: странно, голову бы дал на отсечение, что вы — саксонец. Пришлось убеждать его, что мама моя — саксонка, отец — австриец. К счастью, моего соседа по столику, парня молодого, в тот момент больше интересовали сидящие рядом барышни, с которыми ему хотелось познакомиться, потанцевать, а не какой-то странный австриец.

— А не могло закончиться и по-другому, если бы полицейскому не хотелось танцевать?

— Ну, нет, не думаю. Главное, что в принципе немецкий был у меня вполне. Да и в Германии был всего три недели. Не совсем обсаксонился.

Но мелочи играют важную роль. Потом в одной европейской столице — еще один случай. Захожу в кафе перекусить. Снимаю пальто, вешаю на вешалку в зале и вдруг, даже не успев подозвать официанта, получаю от него: «Вы — русский?» Я опешил, вежливо спрашиваю, откуда он такое взял. И выясняется, что я снял пальто так, как это всегда делают только русские: не поддержал я рукой рукав, спускающийся с другого плеча. Да я об этом никогда не думал. Ерунда, а прокололся.

Или снова совсем не оперативный эпизод из небольшого ресторана одной западноевропейской страны. Пришел, и официант меня приветствует, как старого знакомого. Встревожился: это чем же я засветился? И официант меня обслуживает быстро-быстро. Снова не понятно. Спрашиваю, навожу мосты, и паренек говорит, что запомнил меня по прежнему заходу. Оказывается, ел я очень быстро. Так в этой стране, где принято во время ужина растягивать удовольствие и смаковать каждое прикосновение к соусу или печени гуся, никогда не едят. Я все уразумел.

Понимаете, это сейчас наши люди свободно разъезжают по миру, всё видели, и как говорится, всё, что только можно, пили. А тогда нас вводили в курс той жизни наши учителя. Почти никаких учебников не было. Помню, мне показывали, как надо вкладывать очки в очешник. Но абсолютно все рассказать было невозможно. Каждая деталь могла проявиться в своей неожиданной красе. Все время в напряжении, постоянно настороже. Сейчас обкатку пройти гораздо легче, а мы постигали премудрости на ходу.

А потом была Дания…

— И чем вы там занимались помимо своего основного дела, конечно?

— Каждый разведчик-нелегал должен иметь какую-то профессию прикрытия. У нас в Москве в тот момент меня могли сделать слесарем по ремонту автомашин, мастером по починке холодильников или телевизоров и тому подобное. Сделали техническим чертежником. Я эту профессию ненавидел всеми фибрами души, потому что по складу — гуманитарий. Но пришлось согласиться. Да и профессия — чистая, хоть под машину не нужно лазить.

В Копенгагене в конце октября 1962-го пришел в один технический институт, где в числе прочих готовили чертежников. Нужно было учиться три года, если хорошо пойдет, то два. Сказал директору, что у меня нет ни двух, ни тем более трех лет. Институт нужно закончить за три месяца. Тот посмотрел на меня ошалело, но я спокойно, однако настойчиво объяснил, что чертить умею и нужен мне только диплом. Не зря же меня в Москве, а потом и немного в ГДР учили. Но эти подробности были, понятно, не для директора-датчанина. Он пригласил какого-то преподавателя, поговорили. И они решили так: мне придется заплатить за все три года обучения, но если у меня получится сдать все экзамены за три месяца, выдадут мне сразу диплом. Я ходил в институт каждый день и по нескольку раз. Выполнял все задания и получил-таки датский диплом технического чертежника.

— А какой у вас был паспорт?