Только ты и я - Лор Ван Ренсбург
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Закон непреднамеренных последствий, – продолжаю я, – был популярно изложен Робертом Мертоном [30]. Он определял эти последствия как результаты, которых никто не предвидел и не добивался сознательно. Согласно его теории непреднамеренные последствия бывают трех видов… – Я начинаю загибать пальцы. – Положительные результаты или удача – раз. Неожиданные недостатки и препятствия – два. И, наконец, противоположный результат, он же «эффект кобры», – три…
– Я вижу, ты хорошо усвоила пройденный материал. – Он презрительно кривит губы. – Только какое отношение все это имеет ко мне?
– Самое прямое. То, что мы с тобой оказались здесь, является непредвиденным положительным результатом твоих действий…
Он опускает голову, чтобы не встречаться со мной глазами. Я держу паузу, и в конце концов невидимая рука тишины заставляет его снова вскинуть подбородок.
– И какое из моих действий, по-твоему, могло к этому привести?
– Мне казалось, ключ к ответу ты найдешь в тексте «Бесов».
– Опять ты за свое! Мы же уже выяснили: ты не такая, как все эти малолетние бля… как мои предполагаемые «жертвы». У тебя нет с ними ничего общего. И если меня, как ты утверждаешь, интересуют только глупенькие молоденькие мокрощелки, тогда почему я связался с тобой?
– Потому что я давала тебе именно то, что тебе больше всего нравится, то, что ты получал от своих прежних юных… любовниц. От тех неопытных и доверчивых девочек, которые смотрели на тебя снизу вверх, лаская не только твое тело, но и твое эго. Мне достаточно было только добавить капельку сексуальности, какой не было у них, чтобы ты не сорвался с крючка. Ты, наверное, сам не раз удивлялся, почему я задержалась так надолго? Все очень просто, Стивен. Я оказалась той девчонкой, которая всегда говорит да.
И снова кресло под ним загудело, словно туго натянутая басовая струна. Так звучит голос его гнева. Я вижу, что до него начинает постепенно доходить: это не он меня выбрал, это я обманом и хитростью втянула его в отношения, ловко воздействовав на самые чувствительные струны его души. И еще он, похоже, начинает понимать, что в этих отношениях он с самого начала был слеп и глуп.
Я думаю об этом и не могу сдержать улыбку.
Все, что я делала раньше, – все было задумано и спланировано так, чтобы подвести меня к этой секунде. Три года я размышляла, анализировала, собирала материал, просчитывала каждый жест и каждую улыбку. Я рисовала схемы, которые впоследствии сожгла. Огонь превратил мои записи в пепел, но мысли и идеи никуда не делись. В уме я по-прежнему так и сяк поворачивала добытые мною фрагменты картинки-пазла, пока не нашла для каждого подходящее место и не сложила из них план, который мог бы сработать. И он сработал, сработал как по писаному. Осталось совсем немного, и меня переполняют волнение и восторг, от которых даже слегка покалывает кончики пальцев. Во рту сухо, как в Сахаре, но я стараюсь не обращать внимания на бутылки, которые подмигивают мне с сервировочного столика. Вместо этого я достаю очередную сигарету и подношу к ней огонек зажигалки. Руки у меня трясутся, поэтому прикурить мне удается не сразу, но в конце концов я глубоко затягиваюсь и выдыхаю дым тонкой струйкой, чувствуя, как вместе с ним меня покидают волнение и избыток нервной энергии.
– Я устал от твоих игр, Элли. Давай уже, заканчивай! – Он не пытается скрывать свое раздражение. Для него это по-прежнему просто месть эксцентричной, злопамятной, эмоционально неуравновешенной женщины.
– Я тоже устала, Стивен.
Моя сумочка лежит на диване, где она терпеливо дожидалась своего часа. Пора заслушать последнего свидетеля. Я поднимаю клапан и достаю толстую потрепанную тетрадь, с которой не расставалась много лет. Тетрадь цепляется за молнию, я осторожно высвобождаю замявшийся лист и ласково пробегаю пальцем по потертым наклейкам на обложке: по «куриной лапке», смайлику «Нирваны» и изображению Питера Пэна и Венди. Эту наклейку я купила ей в подарок, когда мы вместе ходили смотреть «500 дней лета». «О господи, как она мне нравится!» – воскликнула она, улыбаясь от уха до уха, и повисла у меня на шее, щекоча мое лицо копной рыжих кудряшек.
Но раскрывать тетрадь я не спешу. Всему свой черед. Вместо этого я достаю несколько отдельных листов бумаги, которые я сложила и спрятала под обложку. Листы трясутся и прыгают у меня в руках, но я не убираю их обратно, хотя эти шпаргалки мне не нужны: все, что на них написано, я перечитывала столько раз, что после моей смерти эти слова, наверное, можно будет прочитать на внутренней поверхности моего черепа.
Как и всегда, при виде знакомого почерка я испытываю глубокую печаль, к которой примешиваются воспоминания о том счастливом времени, когда мы были вместе. Я вижу буквы, написанные ее рукой, и – точно так же, как тогда – легко угадываю по ним ее настроение. Я читаю нетерпение в острых углах и прямых линиях заглавных букв, догадываюсь о скуке по неравномерному наклону строчных, а в глубоких бороздах, оставленных на бумаге шариковой ручкой, я вижу всю глубину ее разочарования и тоски.
Краешком глаза я продолжаю наблюдать за Стивеном. Он застыл в ожидании. На лбу проступили бисеринки пота, капля покрупнее сбегает по виску к шее и исчезает под воротником рубашки.
Быть может, он тоже что-то помнит…
48
9 мая
Дорогая Ви!
Если б ты была здесь, ничего бы не случилось. Но я тебя не виню – во всем виновата только я одна. Как жаль, что у меня нет твоей силы. Как жаль, что я не рассказала тебе обо всем раньше. Один раз я попыталась, но струсила. Мне так не хотелось тебя разочаровать!
Он старше меня. Намного старше. Страшно даже сказать – насколько. И он не ученик старшей школы и даже не студент колледжа. Он преподаватель литературы в школе – в нашей школе. Мистер Маршем серьезно заболел, и его прислали к нам на замену.
Я думала, я ему нравлюсь. Я действительно ему нравилась, но я сделала что-то не так, что-то напутала, ошиблась, и он меня разлюбил. Мы больше не лежим в одной постели днем после занятий, и его запах давно исчез с моей кожи. Теперь я специально стараюсь вдохнуть поглубже, когда мы случайно встречаемся в коридоре или когда я прохожу мимо его стола, когда иду к доске. Увы, стоит мне только почувствовать этот все еще дорогой для меня запах, и мне сразу хочется плакать. Да, я знаю, ты скажешь, что я дура… Что я не должна так унижаться…
Но я ничего не могу с собой поделать!
Он держится со мной точно так же, как с остальными девчонками. Он никак меня не выделяет, словно этих нескольких недель вовсе не было
