Морской конек - Джанис Парьят
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как бесконечно скромны шаги, меняющие нашу жизнь. До чего они лишены всякой пышности.
Сейчас, если бы не наводнение, я ехал бы поездом в Лондон.
Филип, который вернулся тем утром раньше, чем мы ожидали, принес новость: поваленные деревья нарушили работу железной дороги, ведущей в город. Они поломали рельсы, и, поскольку было воскресенье, дорога могла возобновить работу только на следующий день.
– Ой, значит, сейчас ты не сможешь уехать, – сказала Майра.
Я сказал, что рельсы наверняка уже начали менять, и, может быть, я потрачу несколько лишних часов, но в конце концов вернусь в город…
– Да что ты… эти строители ужасны. Оставайся, сходим к болотам. Твой билет ведь действует до конца недели?
Так и было.
Филип сидел в стороне, помешивая чай, молча наблюдая за нами.
– Смотри, мама! – Эллиот перелез через кучу сухой осоки. Вдали паслось стадо пони. Они были меньше и крепче, чем ирландские гунтеры Филипа. Их бурая масть была темнее, грива грубее и короче.
– Это одна из старейших пород в мире, – сказала Майра, – представляешь? Они неизменны вот уже двенадцать тысяч лет.
Как морские коньки.
– От этого чувствуешь, что твоя жизнь такая… мимолетная…
Я обнял ее за талию; в этот момент мне не хотелось говорить об эфемерности. Мне вновь приснился Ленни, и если бы она не лежала рядом со мной, когда я проснулся, меня опять наполнила бы застарелая грусть. Но она улетучилась, когда Майра сонно улыбнулась и погладила меня по щеке. Вересковые пустоши, простиравшиеся перед нами, поднимались и опускались, а за нами были плоскими, как море. Этой зимой снега еще не было, но иней блестел в полуденном свете. Чем дольше я стоял там, тем больше погружался в прекрасную оторванность от мира.
Мы шли обратно к дороге, осторожно шагая по клочкам осоки, стараясь не наступать на заболоченные участки. Майра сказала, что домой мы отправимся другим, более долгим путем, вдоль пляжа, чтобы я мог увидеть самые высокие утесы. Маршрут в двадцать одну милю, а по дороге можно остановиться в пабе и перекусить.
– А завтра, – добавила она, – можно посетить великолепный Эксетер, собор двенадцатого века.
Радио в машине то и дело трещало, умолкало, звучали лишь отдельные куски. Эллиот сидел сзади, играл со своими игрушечными солдатиками, которые теперь ехали на воображаемых пони из вересковой пустоши.
– Я подумала, – сказала Майра, – почему бы тебе не остаться на Рождество? До него, – добавила она, – оставалось всего несколько дней.
Я не знал, что ответить.
– Будет весело. Великолепная жареная индейка миссис Хаммонд, крекеры, эгног[51], и обещаю, что куплю тебе подарок.
Я сказал, что не уверен, будет ли этому рад ее отец. Только из-за него я бы предпочел уехать по расписанию.
Она не сводила глаз с дороги.
– У вас раньше останавливались… твои друзья? – спросил я.
Она не ответила, и я лихорадочно подумал, что слишком навязчив. Этикет – сложная, тонкая дисциплина.
– Ну, я имею в виду… – пояснил я, – это вообще в порядке вещей?
Ее взгляд был твердым, вызывающим.
– Он не имеет права мне отказать.
Когда мы встретились с Филипом позже, за ужином, она сказала ему, что я останусь здесь еще на какое-то время.
– Разве мы не увидимся в Лондоне? Может, после концерта?
Не в ближайшее время. Январь не зря называют мертвым сезоном.
Узкая дорога, петляющая через парк, добралась до берега, и, как и миллионы людей, внезапно увидевших необъятность воды, мы восхищенно умолкли.
– Мамочка, – крикнул Эллиот, – мы на краю!
– Да, – сказала Майра, – на самом краю земли.
В тот вечер, когда мы сели ужинать, Филип, к моему облегчению, показался мне весьма приветливым. Видимо, расслабился в Лондоне. Я подумал, что, должно быть, нелегко одному заботиться о дочери и внуке. Может быть, сеть, которой он их оплел, была вызвана необходимостью защитить их, отгородить от мира.
Он спросил, как прошел наш день, и мы ему рассказали.
– Это было невероятно, – мне по-прежнему хотелось добавить в конце фразы «сэр».
– Я бы поехал туда на Чарли, – сказал он. – Бедному мальчику это бы понравилось… мы бы проехали весь Колеридж-вэй, от Стоуна до Монксильвера. А вот Генерала взять не могу, он боится рвов… с ним вышел несчастный случай, когда он был жеребенком, да так он и не оправился, бедняга. Я помню, как однажды нас с Чарли застала непогода – в мае пошел снег, а потом внезапно вспыхнуло солнце. Сумасшедшая погода там, на болотах.
– Да, – сказала Майра, – и кто это говорил, что безумны только города?
– Мы видели лошадей! – вскричал Эллиот.
– Пони, Эллиот, – поправил дед. – Эксмурских пони. Они едва не вымерли в годы войны, но, к счастью, пятьдесят выжило. Каждый год их собирают в Уинсфорд-Хилле и пересчитывают. Как-то я возил туда учеников.
Беседа сменилась благодарным обеденным молчанием. Миссис Хаммонд подала баранину, посыпанную свежей зеленью, с хрустящим молодым картофелем и запеченным пастернаком. Мы пили вино глубокого, насыщенного красного цвета, этикетка сообщала, что это «Кот дю Рон».
– Как там Лондон? – спросила Майра.
– Как всегда, как всегда, жизнь кипит.
Он указал на вино; она передала ему бутылку.
– Завтра мы хотим в Эксетер, посмотреть монастырь и собор. Мне даже удалось убедить Нема остаться на Рождество.
Если она и нервничала, она не подала вида. Я осторожно накалывал на вилку овощи и мясо, не отрывая взгляда от тарелки. Повисла недолгая, сосредоточенная тишина, а потом Филип сказал:
– Ясно.
Вошла миссис Хаммонд, спросить, хочет ли кто-то еще жаркого. Оно стояло в духовке, чтобы не остыло.
– Да, пожалуйста, – попросила Майра. – Оно божественно. Я так хочу есть – видимо, это все свежий воздух пустошей.
До конца обеда мы больше ни слова не сказали обо мне, о том, оставаться мне или уезжать. Разговор крутился вокруг других тем, но иногда я чувствовал, как Филип поглядывает то на меня, то на Майру. Я медленно пил вино и по большей части молчал. Я не знаю, как описать то, что я чувствовал – это было похоже на страх, знакомый по Риджу, темный, неуловимый, накрывавший меня своими крыльями. После ужина я не стал сидеть у камина, как вчера, а сразу отправился на чердак, оставив Эллиота смотреть его любимое воскресное шоу, а Майру укладывать его спать.
Она проводила меня до двери – увидимся позже! – и, оглядевшись по сторонам, поцеловала. Ее губы были на вкус как десерт – сладкий, острый ревень.
Сегодня
