Профессор Амлетссон - Адель Гельт

тех, кому положено не было, что в СССР получается удивительно длительное время проводить наедине с самим собой.

Там, по ту сторону Рассвета, ты вполне можешь обеспечить себе настоящую приватность и некоторое даже одиночество: за тобой не станут наблюдать, тебя не будут подслушивать, ты сможешь забыть о перлюстрации своей почты, что эфирной, что бумажной — в общем, получить все то, что называется умным словом «конфиденциальность», вполне реально.

Есть всего одна проблема: цена. Подобное стоит больших денег. Неприлично больших — сумм даже и сопоставимых лично мне ни разу не приходилось ни держать в руках наличными, ни хранить на счете эфирными цифрами.

Отчего так получается, я еще не понял, но, думаю, со временем разберусь, иначе выходит совсем уже ерунда: слишком много воды льется на мельницу пропаганды социалистического мироустройства.

Существуют, однако, разные методы обретения чаемой приватности, пусть таковые и можно, как следует подумав, признать полумерами: одним из таких методов я и решил воспользоваться в этот раз.

Ничего такого, что могло бы быть интересным государственной политической полиции, я обсуждать не собирался, о личном же можно было поговорить прямо в зданиях: в самой ли лаборатории, в коридоре или в комнате отдыха, но я решил, что в любом помещении слишком много заинтересованных ушей.

Среди ушей этих, разумеется, были и те, кому не просто интересно, а даже и прямо положено слушать и слышать, но ситуации это принципиально не меняло: говорить я собирался с женщиной, кою искренне полагаю своей, разговор мне предстоял личный, и ставить в известность о его содержании я не планировал примерно никого — кроме, конечно, нас двоих.

То была суббота.

Я прекрасно отобедал — даже не в столовой, но в буфете. Благословен будь интерес старшего повара к кухне нестандартной и блюдам необычным: оказалось, что я вполне могу есть пироги — если вместо пшеничной муки применяется миндальная.

Существует, оказывается, даже государственный стандарт СССР на подобного рода тесто… Политики советской я все еще побаивался, но вот отдельные выверты местной действительности мне уже нравились: я даже подумал, что стану скучать по подобного рода вещам!

Я вышел из жилого корпуса, в котором, собственно, и располагается буфет: не в самой столовой, но через стенку от нее.

Не думал долго, выбирая путь наружу, просто пошел по самой широкой дороге, очевидным образом ведущей к большим воротам.

Охранник, пожилой до выцветания кожного пигмента орк, кивнул мне, будто старому знакомому. Никаких документов на право выхода от меня не потребовали — или действительно обвыклись с присутствием на Проекте иностранного специалиста, или, что вернее, положились на пропускных числодемонов, установленных, кажется, даже в крышках распределительных щитков.

Дождь здесь при мне не шел ни разу, и потому в чистом поле было сухо.

Я, выбрав самую ровную тропинку, удалился от сетчатого забора, окружающего Проект: сделал, наверное, шагов двести или даже двести пятьдесят, после чего извлек недавно зачарованный элофон из кармана пиджака.

Немедленно встала дыбом шерсть: так организм мой всегда реагирует на акцентированное внимание, особенно — в тот момент, когда я не понимаю, кто именно это внимание проявляет. За мной, понятное дело, наблюдали — с какой-то точки, с которой меня было видно, благо, таковых за моей спиной хватало с избытком.

Я мстительно остался стоять хвостом к Проекту: возможно, неизвестный наблюдатель и умеет читать по губам, но для начала их, эти губы, нужно видеть.

Что же до иных методов контроля, визуального и не только, то с ними, конечно, ситуация обстояла не так и просто.

Я прекрасно понимаю, что с тех пор, когда кто-то из — если верить заплесневелой семейной легенде — моих далеких предков, собрал из значков старшего футарка первые биндруны, наука ушла далеко вперед. Смешно даже предполагать, что за тысячу без малого лет хорошо известным лигатурам не обнаружили мер противодействия, особенно — после того, как заклинание числодемонов стало явлением массовым, и эфирные техники усложнились в разы.

Понимаю, смешно, самоуспокоение, но — пользуюсь в особенных случаях. Например, таких, как сейчас: нужными рунами тайком расшита подкладка моего пиджака. Стоит подать совсем немного эфирных сил на питающий набор значков контур…

Связь установилась практически сразу, и удивления сей факт не вызвал: к отличному качеству местных коммуникаций я уже привык. Опять пришлось сравнивать, и снова не в пользу моих родных палестин: почти такие же внешне пустоши, только расположенные где-нибудь в глубинной Исландии, на картах, висящих в салонах операторов дальнего эфира, отображаются сплошной белой заливкой: связь не гарантирована.

Даже небольшие городки могут похвастаться, в лучшем случае, цветом бледно-желтым: так отмечают зоны условного доступа к условной связи. Весьма условной. Работает на верхушке дерева, выросшем на вершине холма. В прыжке.

Утешало то, что в Исландии не затеяли, покамест, ни одного проекта, сопоставимого с тем, на который я прибыл в качестве временного сотрудника: сама суть того, что организовали в советском Заполярье, требует обеспечения связью современной и качественной, а значит, и сравнение потому оказывается некорректным и не обидным.

Два гудка, три, четыре: перезванивать не пришлось, Рыжая-и-Смешливая подняла трубку.

Голос веселый, чуть ли не повизгивающий от избытка эмоций. Морок, соткавшийся из эфирных нитей и точек примерно в метре передо мной: на нем некая рыжая морда, радостная и своя… В общем, мне обрадовались, и не просто так, а сильно, почти страшно.

Приветствие, больше похожее на дистанционные эфирные обнимашки, длилось почти три минуты. Мне показалось, что прямо сейчас меня задушат в объятьях, даже несмотря на приличную дистанцию в две тысячи восемьсот километров — почти по прямой, лишь с учетом природной кривизны поверхности.

- Кстати, милый, - высказав все положенные приветственные и скучательные слова, моя женщина обратила внимание на очевидно странное. - Как так получается, что я тебя вижу, а ты видишь меня? Ты