В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

крышей. Вниз от Каменного шли уже знакомые Николаю места, и неприятных сюрпризов больше не предвиделось. Но по планам мы еще позавчера должны были достигнуть Охотничьего. Как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. И это мы еще наверстали отставание за последние двое суток!

Покосившийся омшаник с проваленной крышей и остатки ульев вокруг него подсказывали, что это не хозяйство охотника-промысловика, а заброшенная пасека. Запасов провизии в жилом бараке не нашлось, железная печка из полубочки прогорела и проржавела до дыр. И все-таки нам удалось раскочегарить ее и наконец просушить в помещении часть вещей и снаряжения. Но готовить ужин опять предпочли на костре, а спать в палатках. Внутри было угарно, а чуть проветривалось – в щели и узкий проем окошка начинал лезть мокрец. Комар тоже не отставал.

Пасеки

Лесные пасеки – настоящий культурно-хозяйственный феномен, свойственный всему Дальнему Востоку и всему югу Сибири. В европейской части России народ в летний сезон съезжает на дачи. Здесь – на пасеки. Пустеют Верхний Перевал, Красный Яр, Олон и Соболиный. На Бикине пасеки расположены вдоль проток реки и русел ее притоков, иначе как на лодках не добраться. Перебираются и русские, и удэгейцы, часто всем семейством, включая детей и стариков. Скарба берут минимум – оставленных на пасеке вещей хватает для неприхотливых людей, а питаться можно и подножным кормом. Во многих случаях дюжина ульев с пчелами – лишь предлог оказаться на природе, вволю порыбачить и поохотиться, пособирать ягоды, грибы, целебные дикоросы, заготовить дары тайги на зиму. Ну и, конечно, собрать мед в середине и конце сезона.

Пчелиные хозяйства бывают разные: от скромных таежных заимок до обширных хуторов со множеством строений, огородами и покосами. В маршрутах мы не раз пользовались гостеприимством пасек. Чаще останавливались только переночевать и на следующий день снова пускались в путь. Иногда использовали в качестве удобной базы на несколько дней для обследования окружающих территорий.

Помимо медведей пасечники ненавидели хохлатых осоедов, то и дело просили нас «застрелить ястреба». Причитали: «Заведется такая зараза рядом – все, почитай половина пчелиных семей в расход!» На вопрос, видели ли они когда-нибудь, как осоед проникает в улей, обычно отмахивались: «Не видели, ну и что? Он пчел возле улья подстерегает и жрет!» Мы разъясняли, что осоедов интересуют личинки и куколки в сотах, они находят гнезда ос и диких пчел, отслеживая летящих насекомых, а нормального улья им не взять. Но переубедить никого не удавалось.

Конечно, обитатели пасек норовили угостить нас своей продукцией. С переменным успехом. Честно говоря, я с детства недолюбливаю пчел из-за сильной аллергической реакции на их укусы – вплоть до отека Квинке. И мед не люблю – на мой вкус, он слишком пахучий и приторно сладкий. Однажды, не отказавшись ради приличия от кружки медовухи, которой нас потчевал Антоныч, лесник и пасечник из Охотничьего, я почувствовал себя совсем неважно. Заболели голова и живот, начало поташнивать, тело покрылось сыпью. Вероятно, дело опять же в невыявленной аллергии на нектар или пыльцу каких-то растений.

А вот Шура мед и пасеки очень любил. На Бикине он прицельно изучал разные типы гнездовых поселений воробьиных птиц – контагиозное гнездование, рыхлые поселения-проколонии, полуколонии, собственно колонии и прочие. Нюансы заключались в расстояниях между гнездами, степени перекрывания и охраны каждой парой гнездовых участков, наличии индивидуальных или общих кормовых территорий. Основной модельной группой ему служили трясогузки – белые, желтые и горные. Шура тщательно картировал гнездовые поселения, используя триангуляцию, глазомерную съемку и прочие навыки, полученные на нашем геофаке. Поселки, лесопилки, пасеки, вырубки, участки береговой линии и луга низовьев Бикина предоставляли ему богатый материал для наблюдений, сравнения и анализа.

Еще в первый наш сезон Шура свел близкое знакомство с пасечником Володей, а на следующий год много времени провел на его пасеке в низовьях Большой Музизы, пока мы с Костей обследовали Ниоло, Коенини, Родниковую и окрестности Охотничьего. Он занимался наукой, помогал Володе в пасечном деле, угощался молодым сотовым медом, охотился и рыбачил.

Но в конце июня, когда Володя на время уехал, а Шура находился в двухдневном маршруте, пасеку обокрали. Набег совершили явно какие-то пришлые бичи – ведь лесные избушки не запираются (вдруг кому надо переночевать!), а все местные чтут таежные обычаи. Шура оказался без документов, денег, почти без вещей и продуктов. Уплыли также две мои сети, кое-что из общего экспедиционного оборудования и книг. По возвращении в Верхний Перевал нам пришлось перенести сроки отъезда в Москву, пока Шура не получил справку вместо паспорта в отделении милиции Лучегорска.

Вот чем порой оборачивается безмятежная жизнь на пасеке!

В кои-то веки легли рано. Наутро я нашел в себе силы проснуться в половине шестого и наконец сходить на небольшой учет птиц, благо местность была интересная. Нога по утрам уже не слишком отекала и болела, да и хромал я не так сильно, как раньше. Костя с Юрой поднялись на водораздел, заросший лиственничником и березняком по старой гари, а я решил побродить рядом с лагерем, в пойменном лесу. Николай отсыпался, его задачами было в очередной раз проверить и подклеить лодки и сделать к нашему приходу завтрак из разряда «что бог послал». Вырубив подходящую палку в качестве клюки, я повлачился вверх по неширокой долине Каменного.

Восходящее солнце еще пряталось за облаками, было туманно и влажно, но чувствовалось, что циклон окончательно выдохся и вот-вот наступит долгожданное вёдро. В приречной урёме копошились седоголовые овсянки, из кустов доносилось двухсложное «фит-фит» урагуса, мой маршрут ныряющим полетом пересек большой пестрый дятел – нечастый здесь поселенец, в отличие от Подмосковья. Полностью созревшие кисло-сладкие ягоды жимолости, попадающейся на пути, так и манили притормозить и набрать их горсть (вспомнилось, как в первый сезон Костя счел продолговатую сизо-синюю жимолость голубикой-мутантом).

Предчувствуя тепло, оживились клещи, почти сразу снял с себя трех: двух крупных черно-красных взрослых и мелкую шуструю нимфу. Дальше пришлось регулярно осматривать одежду, особенно складки и швы. По случаю пришли на память бессмертные строки «Геофизического танго» барда Владимира Туриянского:

Энцефалитные на мне резвятся клещи.

Я не скажу, чтоб я любил такие вещи.

В желудке чистая вода ритмично плещет.

А в животе от голода ревет…

Чистая правда! И сразу же вдогонку, оттуда же:

Я в это время по тайге, как аллигатор,

Тащу громадный щелочной аккумулятор.

В груди молотит, словно перфоратор,