Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

В стихотворении «Вооружен и очень опасен» (1976) власть персонифицирована в образе центрального персонажа, который наделяется такими же характеристиками, как и «мохнатый злобный жлоб», живущий внутри лирического героя в стихотворении «Меня опять ударило в озноб…» (1979).

Первый вооружен «злобой, завистью, ножом», а второй назван злобным (как и в песне «Про второе “я”», где герой, проигрывая своему двойнику, говорит: «Но вот я груб, я нетерпим и зол»; кроме того, в этой песне герой пускается в запой: «Но вот сижу и тупо ем бокалы», — и так же он поступит в стихотворении «Меня опять ударило в озноб…»: «Когда, мою заметив маету, / Друзья бормочут: “Снова загуляет...”»).

Первый «жаден, зол, хитер, труслив» и «расчет его точен и ясен», а второй «мелочен, расчетлив и труслив» (черновик /5; 550/).

Если первый готов «продать» кого угодно: «Он здесь, он слышит, он предаст» (АР-6-182), — то и лирический герой, когда его одолевает внутренний двойник, констатирует: «Во сне и лгал, и предавал, / И льстил легко я» («Дурацкий сон, как кистенем..»), «И всех продам — гуртом и в одиночку» («Меня опять ударило в озноб…»).

Про этого двойника сказано также, что он — «с мозолистыми цепкими руками». В произведениях Высоцкого таким атрибутом часто наделяются представители власти: «Я попал к ним в умелые цепкие руки» («Затяжной прыжок», 1972), «Они в надежных жилистых руках» («Мы бдительны — мы тайн не разболтаем…», 1979), «Я взят в тиски, я в клещи взят <.. > Вот в пальцах цепких и худых / Смешно задергался кадык» («Ошибка вышла», 1976). Причем если у внутреннего двойника — мозолистые руки, то такие же руки (и ноги) — у самого героя (правда, здесь эта характеристика не носит негативного оттенка): «Да на ногах моих мозоли прохудились / От топотни по комнате пустой» («Смотрины», 1973), «На руках моих — мозоли, / Но руля по доброй воле / я не выроню» («Две судьбы», 1977; черновик /5; 464/).

Вообще характеристика злобный жлоб часто применяется Высоцким как к внутреннему, так и к внешнему образам власти: это тот же огромный лоб из песни «Ошибка вышла»; те же здоровенные жлобы из «Лукоморья»; тот же здоровый черт из «Сентиментального боксера»: «А он всё бьет, здоровый черт, ему бы в МВД» (АР-574); тот же злобный клоун из стихотворения 1979 года, где он, как и в предыдущей песне, избивает лирического героя: «Мой черный человек в костюме сером!.. / Он был министром, домуправом, офицером. / Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины»; те же злые шуты из «Песни Бродского»: «И будут в роли злых шутов и добрых судей <.. > Но мы откажемся, — и бьют они жестоко»; и те же злые бесы из стихотворения «Слева бесы, справа бесы…» и «Песни-сказки про нечисть»: «Не поймешь, какие злей», «.. Где такие злые бесы / Чуть друг друга не едят».

Кстати, в разговоре с Анатолием Меныциковым (1970 год) Высоцкий прямо назвал представителей власти жлобами: «Я должен напечататься, чтобы люди могли прийти к этим жлобам, ткнуть их носом в ‘Комсомольскую правду’ и сказать: “Вот! Его в ‘Комсомолке’ печатают! Вот так!”…»[2636] [2637].

Сравним также у Окуджавы: «Покуда полоумный жлоб / Сулит дорогу нам к острогу…» («Союз друзей», 1967). Полоумный жлоб здесь вновь является собирательным образом власти: это те же полоумные ворожихи из песни Высоцкого «Приговоренные к жизни» (1973), те же полубезумные ораторы из стихотворения «Новые левые — мальчики бравые…» (1978)49 и те же бесноватые псы из «Побега на рывок» (1977). Причем черновой вариант «Новых левых» — «Слушаю осатаневших ораторов» /5; 530/ — напоминает характеристику секретаря парткома колхоза «Путь Ильича» Шпаковского из романа Высоцкого и Мончинского «Черная свеча» (1976 — 1980). О нем сказано, что он «подарил Упорову осатаневший взгляд» (С5Т-5-467). Такой же характеристикой наделялся главврач в песне «Ошибка вышла» (1976): «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело».

***

С избавлением от двойника у Высоцкого часто связан мотив очищения: «Но я борюсь, давлю в себе мерзавца <.. > Искореню, похороню, зарою, / Очищусь — ничего не скрою я» («Про второе “я”», 1969), «В борьбе с самим собой — побью рекорды» (там же; АР-4-139), «Я весь матч борюсь с собой» («Вратарь», 1971), «Вижу с каждым годом я, / Что себя калечу я» («Есть здоровье бычее…», конец 50-х[2638] [2639] [2640]), «И усталым, больным каннибалом, / Что способен лишь сам себя есть, / Я грызу свои руки шакалом, — / Это так, это всё, это есть» («Я скольжу по коричневой пленке…», 1969), «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), «Но я собрал еще остаток сил, / Теперь его не вывезет Кривая. / Я в глотку, в вены яд себе вгоняю, — / Пусть жрет, пусть сдохнет — я перехитрил!» («Меня опять ударило в озноб…», 1979), «И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времен» («Банька по-белому», 1968), «И я не клевещу — подобно вредному клещу, / Впился сам в себя, трясу за плечи5', / Сам себя бичую я и сам себя хлещу. / Так что никаких противоречий» («Грусть моя, тоска моя», 1980). В последней цитате лирический герой бичует сам себя, а в концовке этой песни он скажет о своей грусти-тоске: «Поутру не пикнет, как бичами ни бичуй».

К мотиву бичевания тесно примыкает мотив бани: «И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времею/2 («Банька по-белому», 1968), «Ох, сегодня я отмаюсь, / Эх, освоюсь! / Но сомневаюсь, / Что отмоюсь» («Банька по-черному», 1971), «Не стремись прежде времени к душу, / Не равняй с очищеньем мытье. / Нужно выпороть веником душу, / Нужно выпарить смрад из нее»[2641] [2642] («Баллада о бане», 1971), «Начинал мытье моё с Сандуновских бань я, / Вместе с потом выгонял злое недобро» («Ах, откуда у меня грубые замашки?!», 1976).

Злое недобро — это «внутренний» образ власти (тот же злобный жлоб). А вот «внешний» образ власти — из песни «Ошибка вышла» (также — 1976): «И, словно в пошлом попурри, / Огромный лоб возник в двери / И озарился изнутри / Здоровым недобром». Это еще один пример совпадения различных образов власти