Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

пришлось исполнить свое поручение, так как он встретился с молодой женщиной уже на пороге лестницы. Она улыбнулась ему:

— Скажите им, что я спускаюсь, мэтр Ренодо. Было совершенно бессмысленно вас посылать: они производят такой шум, что только глухому в целом квартале не стало в этот час известно, что я должка отправиться к монсеньеру, де Ришмону. Но я прошу простить рыцарям их грубое поведение.

Ренодо сквозь слезы улыбнулся ей, к улыбке его примешивалось искреннее восхищение, так как представшая перед ним женщина совершенно не была похожа на вчерашнюю измученную путешественницу.

Предупрежденная на рассвете запиской Тристана, оставленной накануне вечером, что Ришмон примет ее в обеденный час[75], она долго занималась туалетом и оделась в одно из двух платьев, привезенных в своем тощем багаже. Она слишком хорошо знала свет, чтобы допустить ошибку и явиться в жалком одеянии просительницы, только что покинувшей провинцию.

Во все времена ее удивительная красота служила ей лучшим оружием. В свои тридцать пять лет она не стала менее красивой. Суровая жизнь, полная испытаний, пошла ей на пользу. Наблюдая за многими женщинами, она испытывала жалость к их расплывшимся из-за многократного материнства формам, поблекшим лицам. Катрин благословляла свое пребывание в Гранаде в доме толстой эфиопки, которую звали Фатима Купальщица. От нее она почерпнула строгие принципы и ценные рецепты, благодаря которым ее совершенно не пугало убегающее время.

Этим утром она приняла как совершенно естественную дань восторженный взгляд, подаренный трактирщиком. Стерев следы усталости, Катрин осознавала, насколько она красива и элегантна в длинном платье из черного бархата, высоко подпоясанном под грудью, с узкими и длинными рукавами и длинным, тянувшимся на три фута шлейфом. Снежная горностаевая оторочка окаймляла заостренный вырез, идущий на спине до пояса.

Ее золотые косы были уложены короной. С небольшого кеннена из белого атласа низвергался поток снежных кружев — подарок Жака Кера.

На руке сиял изумруд королевы Иоланды, другой, более массивный изумруд, висел у нее на груди на тонкой цепочке. Ее лицо отливало золотистым оттенком, а черный бархат облегал ее красивый бюст, плечи и руки.

Восхищенный, очарованный Ренодо отступил назад к лестнице. Он, без сомнения, свалился бы снова, если бы Катрин не остановила его вопросом:

— Вы не видели моего пажа?

— Молодого мессира Беранже? Нет, благородная госпожа! Я видел, как он утром выходил из дома, на рассвете, но не видел, чтобы он возвращался.

— Где он может быть?

— Клянусь честью, мадам, я ничего не знаю. Но мне показалось, что он очень спешил…

Катрин недовольно вздохнула. Нести шлейф дамы, когда она отправляется на торжественную церемонию, входило в обязанности пажа. До сих пор это был род услуг, которые Катрин не требовала от Беранже, так как в Монсальви не было необходимости соблюдать светский этикет. Но именно, сейчас, когда ей понадобился паж, он нашел способ улизнуть. И одному Богу известно, когда он вернется и не потеряется ли он в Париже, который был ему совершенно не знаком.

Решив обойтись без спутника, чье общество она уже научилась ценить, Катрин собралась выйти к своему шумному эскорту. Ее немного беспокоило, как она будет выглядеть в окружении сорвавшихся с цепи дьяволов, крикливых и недовольных.

Ришмону может не понравиться этот шумный кортеж. Но, с другой стороны, эскорт, состоящий из Рокморелей, Фабрефора, Ладинака, Сермюра и других овернцев, придавал ей уверенность. Может быть, Ришмон еще несколько раз подумает, прежде чем вынудить этих людей поднять мятеж, который никому не принесет пользы.

Перед тем как покинуть комнату, Катрин прочитала длинную молитву Богоматери из Пюи — ан — Велей, к которой со времени своего отбытия в Сантьяго-де-Компостелу в Галисии она сохранила самое нежное почитание и полное доверие. Укрепленная молитвой, она спустилась по, скрипучей лестнице и оказалась в зале, где ее встретило молчание.

Будто от прикосновения волшебной палочки, рыцари застыли в позах, в которых находились в момент появления молодой женщины: один с открытым ртом, другой с полным стаканом на полпути к губам, но все окаменевшие, завороженные ее красотой, которую декорация трактира делала еще более ослепительной.

Ей было больно видеть их такими — здоровыми и веселыми, тех, кого она провожала вместе с Арно, но она улыбнулась каждому, заменив таким образом общее, адресованное им приветствие.

— Я рада вас всех приветствовать, господа, и выразить чувство признательности, которое я испытываю от того, что вы явились сюда все вместе защищать мое дело…

— Ваше дело, госпожа Катрин, это и наше дело! — прогремел Рено де Рокморель. — Я бы даже сказал, что сначала наше, так как если несчастной судьбе было угодно, чтобы Монсальви причинил вред, кто из нас согласится впредь служить принцу, отказавшему вам в праве на справедливость? К тому же он мало платит.

— Каким бы он ни был, я благодарю вас, Рено! Но кто предупредил вас о моем прибытии?

— Эта длинная фламандская жердь, которая служит сторожевым псом коннетаблю, — бросил сир де Ладинас с презрением, которое не понравилось Катрин.

— Мессир Эрмит — наш давний друг, — сухо сказала она. — Ваше присутствие здесь тому доказательство. И я хочу вам посоветовать, мессир Альбан, уважительно относиться к человеку, который выполняет функции командующего артиллерией.

— Вот еще! Артиллерия! Велика важность: бронзовые глотки, из которых ядра падают куда попало! Это не стоит сильного эскадрона…

Не желая вступать в полемику о сравнительных достоинствах пушек и всадников, Катрин, отчаявшись увидеть Беранже, обвела всех присутствующих взглядом и спросила:

— Час аудиенции близится, господа! Кто из вас предложит мне руку, чтобы пройти к коннетаблю?

Началась страшная суматоха. Каждый предлагал себя, и спор мог вылиться в драку, если бы громкий голос не перекрыл общего шума:

— С вашего разрешения, мессиры, это буду я!

В одну секунду воцарилось молчание. И подобно волнам Красного моря, отступившим по зову Моисея, людской водоворот разделился надвое, и в проходе появился человек без доспехов и сделал шаг вперед.

Он был одет в великолепную короткую куртку из зеленого бархата и туго обтягивающие ноги черные штаны-чулки. Сквозь прорези широкого черного бархатного плаща, Расшитого золотом, виднелась подкладка из зеленой тафты, па шее висела тяжелая золотая цепь. И наконец, шаперон — Широкая шляпа в форме тюрбана, чей длинный, опускавшийся на плечи хвост поддерживал золотой грифон, довершала костюм, на которым все эти провинциалы, одетые в стальные доспехи и грязную кожу, смотрели с восхищением.

И в самом деле все уважали и любили того, кого в армии с суровой нежностью называли просто Бастардом, как будто он был единственным в своем роде. Его настоящее имя было Жан Орлеанский,