Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

была совершенно безучастна. В голове стоял шум, тела своего она не чувствовала, ей казалось, что она плывет в тумане.

Стоя у кровати, Тристан и Беранже смотрели на нее с озадаченным видом, не зная, что предпринять.

— Путешествие было тяжелым, мессир? Она так спешила, что дошла до предела своих сил. Учтите еще и обстоятельства бегства из замка. А теперь вместо радости, облегчения, на которые она так надеялась, этот крах. Что вы можете сделать для нее? — спросил паж.

Беранже спросил это таким тоном, что Тристан Эрмит понял, что перед ним один из этих отчаянных Рокморелей. Он пожал плечами.

— Поручить ее заботам жены трактирщика, чтобы та ее раздела, уложила и подежурила у нее. Ей надо заснуть! И ты, мой мальчик, будешь прав, если поступишь так же; твои веки сами закрываются. Я пойду к коннетаблю и все ему расскажу. Он испытывает дружеские чувства к госпоже Катрин и, конечно же, согласится принять ее и выслушать. Она одна может что-то сделать для своего мужа…

— А правда ли… Монсеньор очень рассержен на мессира Арно?

Лицо Тристана Эрмита ожесточилось, и складка озабоченности пролегла между его светлыми бровями.

— Очень! — признался он. — Никто не любит публично нарушать свое слово, а коннетабль — бретонец, и этим все сказано! Госпоже де Монсальви будет очень трудно добиться прощения атому неблагоразумному…

— Но в конце концов, — вскричал паж, тоже готовый расплакаться, — он не может казнить графа де Монсальви за такую малость?

Тристан помедлил, потом, оглядев мальчика, попытался оценить его стойкость и способность сносить удары. Затем наконец сказал:

— Такая ли малость — слово принца? Несмотря на оказанные услуги, меня не удивит, если Монсальви лишится головы.

— Тогда, — крикнул паж, немедленно вспыхивая, — берегитесь! Потому что не будет ни одного благородного человека во всей Верхней Оверни, который не возьмется за оружие против коннетабля, если он осмелится отнять жизнь у того, кого все уважают… только за то, что он поступил по справедливости!

— Ну, неужели мятеж?

— Возможно, и революция, так как простые люди примут в ней участие. Скажите монсеньеру, чтобы он хорошо подумал, прежде чем наносить удар графу… Если он это сделает, то нанесет удар по всей стране. Может быть, все это стоит воплей жены мясника, разжиревшей на золоте предательства.

Страсть пажа понравилась прево. Он отвесил ему такой хлопок по спине, что тот согнулся.

— Кровь Христова! Вы прекрасный адвокат, мессир де Рокморель! Вы не очень похожи на своих братьев, но по крайней мере так же горячи. Я все в точности передам… тем более что сам люблю отчаянных Монсальви — и его и ее. Оставайся здесь, мальчик, спи, набирайся сил и присматривай за своей госпожой. Я вернусь сегодня вечером посмотреть, как она, и сообщить о положении наших дел.

Он направился к выходу и услышал, как стонет лестница под внушительной массой мадам Ренодо, которая поднимала с пыхтением свои двести фунтов. На пороге Тристан обернулся и нахмурил брови:

— Стоит убедить ее не раскрывать перед коннетаблем и его пэрами… семейных связей с этим проклятым Легуа. Ни одна душа при Дворе не знает, что она из простонародья. Для славы и престижа Монсальви лучше, если и впредь это останется тайной.

Беранже пожал плечами.

— А я думал, что дворянство — это болезнь! — бросил он насмешливо.

— Без сомнения! Но она — единственная, от которой люди отчаянно не хотят выздоравливать. И ты даже не можешь себе представить, насколько те из них, кто особенно ею поражен, презирают людей здоровых.

ГЛАВА VII. Суд Артура де Ришмона

Полагая, что присутствие в Париже графини де Монсальви может заставить рассерженных овернцев выйти из их убежища, Тристан Эрмит поспешил сообщить им эту новость.

Покинув гостиницу Орла, он прямиком отправился в кабачок Большого Стакана, рядом с Гревской площадью, где больше не подавали жаркое из ежа, коровье вымя или «лесного угря в желе», как во времена великого голода. Но стол оставался скудным. Однако белое сухое вино было несравненным, и оба Рокмореля в сопровождении неразлучного Гонтрана де Фабрефора быстро оценили его по достоинству.

Поступая таким образом, прево учитывал как интересы своего хозяина, надеясь вынудить мятежников покинуть их нору, так и интересы своих друзей Монсальви, снабжая Катрин мощной охраной на случай, если придется столкнуться с Ришмоном.

Встреча была короткой. Советы, которые дал Тристан, были достойно приняты, как и подобает среди дворян, И, когда он собрался уходить, все стали дружески хлопать его по спине — от Рено Рокмореля до длинного, пахнущего вином Фабрефора, который на мгновение сжал его в объятиях и назвал своим «добрым братом». Договорились о встрече на следующее утро.

Нанеся этот визит, Тристан отправился в Турнельский отель[73], изысканную резиденцию герцогов Орлеанских, и увиделся с высоким лицом, на поддержку которого рассчитывал в сложившихся обстоятельствах. Он вышел через полчаса и, фальшиво напевая какую-то застольную песню, повернул лошадь к отелю Дикобраза, в то время еще владение герцога Бургундского, но этот отель Филипп Добрый подарил коннетаблю взамен его отеля де Ришмон, находившегося на улице Отфей, вблизи от Кордельеров, который был у него конфискован в 1425 году и от которого почти ничего не осталось.

Его активные действия имели на следующее утро весьма серьезные последствия. Когда колокола Сент-Катрин-дю-Валдез-Эколье прозвонили терцию[74], мэтр Ренодо спросил себя, не пора ли забаррикадировать окна и двери и приготовиться к осаде. Дело в том, что эскадрон мощных першеронов высадил у порога трактира группу молодых дворян с румяными и загорелыми лицами, в высшей степени шумных.

Они говорили все разом, голосами, которые могли заглушить грозу в горах или рев медведя. По их акценту трактирщик понял, что они — овернцы. Некоторые из них впервые покинули свои земли ради освобождения Парижа и говорили только на местном диалекте — старом овернском языке, в котором так хорошо перемешались гранит и солнце.

Но речь двух блондинов-гигантов была столь же правильна, сколь безапелляционна. С легкостью, как будто это была простая корзина, Амори де Рокморель схватил Ренодо и аккуратно внес в помещение его трактира доверительным тоном внушая немедленно предупредить де Монсальви в том, что ее эскорт готов проводить ее к коннетаблю.

Трактирщик и не собирался протестовать и, не желая продолжения этого по меньшей мере болезненного обращения со своей особой, спрыгнул со стола, куда его посадил рыцарь, с мокрым от слез лицом бросился к лестнице, не заметил ступеньки, растянулся, принеся ущерб своему носу, и, плача, исчез на верхнем этаже. Но ему не