Роялистская заговорщица - Жюль Лермина

от Жана Шена. Тут было не до личных дел! С каждой минутой опасность отечества становилась все ужаснее, все более и более грозной.

– Уйди, – говорил он ей, – я боюсь только за тебя.

Но она осталась.

И вот однажды вечером она почувствовала, что вокруг нее точно поднялся какой-то ураган, что она попала точно в смерч.

И в тот момент, когда ему предстояло быть убитым, ее имя было на его устах. Она была всего в четверти лье, и все это разбитое войско должно было двинуться на нее, раздавить ее.

Плача, без слез, своими старческими слезами, весь окровавленный, измученный, Картам из Ватерлоо прискакал, как Данте из ада, схватил молодую девушку, уложил ее поперек лошади и, увлеченный общим потоком, понесся вместе с нею, думая только о том, чтобы ее спасти. Только бы знать, что она вне опасности, и он вернется – тогда ему будет не для чего дорожить жизнью.

Но отдыха все нет. Картам все несется, как призрак среди других призраков, которых пришпоривала паника своими окровавленными ремнями.

Он остановился в Женапе; была секунда надежды.

Когда баррикада была разрушена, он заслонил собою молодую девушку, в обмороке, и с саблей в руке, с распростертой шинелью, чтобы ее спрятать, он желал одного только, чтобы его не опрокинули.

Его изрубили: он все еще стоял, защищая ее, свою дочь. С последним вздохом он мечтал спасти ее, и с этой надеждой он умер.

Марсель была жива, она очутилась в хижине одного крестьянина, она не лишилась рассудка, но была подавлена, загипнотизирована этим круговоротом смерти. Подле нее Жорж де Лорис. Сперва она его не узнала.

За эти несколько дней он видел так близко смерть, что перестал быть молодым человеком.

Следовало бы измерять года тем временем, какое осталось жить; сколько раз за эти три дня он был старше всякого старика!

После той позорной сцены во Флоренне, когда он с отчаяния пришел к окончательному решению, когда он постиг разом все презрение, какого заслуживает измена, и стал презирать самого себя за свое бессознательное сообщничество, когда он пережил всю боль встречи с этой атмосферой позора, с женщиной, которую он, любя, так идеализировал, – у него были одна только мысль: забыть, искупить, умереть! Что значит он – единица? Ничего. Сражаясь в последних рядах, неизвестный, он один будет знать, какому долгу он повинуется, и умирая он себя простит.

И тогда, в минуту смерти, он назовет ей имя, в порыве всепрощающей любви, и затем – всему конец! Три дня лихорадки, три дни отчаянной борьбы. Надо же, чтобы в сражении под Ватерлоо его рота, в которой никто не знал его имени, была разбита по одному на десять человек, и потому должна была слиться на самом поле сражения с другой ротой. Этой другой командовал Жан Шен.

Они оба едва успели перекинуться словом.

– Браво, виконт! – сказал капитан дю Ги. – Итак, вы наш!

Затем сражение. До последней минуты, с изогнутым штыком, со сломанным ружьем в руках, Жорж все еще держался, затем, при разрыве картечи, он услыхал: «Спасайся кто может!» – и вдруг он понесся в водовороте бежавших людей.

Сто раз он оборачивался, чтобы наносить удары, убивать, быть убитым. В Женапе Лобау крикнул:

– Баррикады!

Усилие нечеловеческое: наваливались груды камней, всякого дерева; затем удар в голову, и только ощущение какого-то отупения, и он стал точно погружаться в море, волны которого были трупы. На самом же деле полученная рана не была опасна, лезвие сабли, которая скользнула по его волосам, сделала разрыв на черепе.

Но вот он встал и увидал Картама, потом Марсель, и он понял безграничную преданность, которая связывала старика с этой юной девушкой до последней минуты его жизни.

Он спас Марсель: пролежав сорок часов в бессознательном состоянии, она пришла в себя.

Картам! Жан Шен! Их не было. Но вот заговорил Лорис. Между ними сейчас же установились товарищеские отношения, как между собратьями по сражению. Он рассказал ей всю правду, без фраз, без прикрас, во всем ее ужасе.

Как горько она оплакивала Картама, слушая Лориса. Как она восхищалась его доблестью, она чувствовала, что в ней бьется его сердце, наследие, которым она могла так гордиться!

Она не сказала, что жалеет, что не умерла с ним вместе, ее задача не была еще выполнена: был еще человек, для которого она была надеждою.

Куда же делся Жан Шен, ее отец?

– Отправимся в Париж!

Лорис не имел ничего против: за эти последние события он точно перестал принадлежать себе. Все обязанности, от которых он прежде отклонялся в силу эгоизма своей бесполезной жизни, казались ему неизбежными, роковыми. Марсель была его сестрой. Он был нужен ей. Дальше этого он не шел. В нем вдруг зародилось чувство солидарности: быть полезным казалось единственно доступной ему радостью.

К счастью, при нем оказалось несколько золотых. Он мог нанять почтовую карету и при содействии крестьян опередить неприятеля.

22-го они были в Париже.

Они отправились в улицу Эперон.

Они узнали, что Жан Шен был там – значит, он жив! Он только зашел мимоходом, осведомился о Марсели; получив отрицательный ответ, он сказал, что спешит на аванпост. Стали его разыскивать и нашли. Он действовал с своей ротой между Севром, Билланкуром, Версалем и Сен-Жерменом. Они нашли его на посту. Он сгруппировал около себя общество дю Ги, которые уцелели после сражения при Ватерлоо. Он им дал одно только приказание:

– До тех пор, пока будет хоть один из вас в живых, защищать свою родину!

Когда он увидел Марсель, он разом побледнел как смерть.

– В такие дни, – проговорил он, улыбаясь, – не имеешь права умереть от радости.

Он слушал, склонив голову, ужасный рассказ о смерти Картама.

– Как он любил тебя! – воскликнул он, прижимая к груди Марсель. – Увы! теперь, кроме меня, у тебя никого, а там, – прибавил он, указывая на Сен-Жермен, – там пруссаки.

Когда он узнал все, что сделал Лорис, он протянул ему обе руки.

– Мне кажется, дитя мое, что над тобой свершилось чудо. Месье Лорис, благодарю вас от имени Марсели и Франции.

– Разве я не такой же француз, как и вы? – воскликнул Лорис. – Неужели вы думаете, что я все еще тот безумец, тот неблагодарный, каким я был месяц назад, когда я оспаривал цвет знамени? А, кроме того, вы не знаете…

Жан Шен прервал его жестом:

– Я все знаю: вы, ни в чем не повинный, желали искупить преступление, совершенное в Филипвиле.

– Преступление, которое еще не искуплено, – заметил Лорис. – Капитан, я имел честь сражаться